— Стоп, — напрягся я. — Какие, нахрен, мы? Я-то тут при чём? Это Женька с матерью и братом тут во Владивостоке прели и жабры отращивали, а я-то нет. Я прекрасно провёл лето в Подмосковье и Крыму. К Лёхе Калачёву в Анапу заезжал. Инжир и хурму его пробовал. Петуха его сожрали. Орал сильно по утрам. Соседей и жену Лёхину будил. Как-то так…
— Как самочувствие? — спросила заглянувшая в комнату Женькина мать.
— Получше, вроде. Голова совсем не болит. Можно разбинтовать.
— Я тебе разбинтую, — вскинулась женщина, рассчитывающая на больничный.
Я мысленно усмехнулся. Солнца в семидесятые владивостокцам сильно не хватало. Вот Женькина мать и думала урвать пяток солнечных дней.
— Ты скажи, что головой ещё ударился, когда споткнулся, хорошо?
Я пожал плечами.
— Хорошо.
— Я яишенку пожарила. Иди, умывайся, завтракай, да поедем.
В травмпункте осмотрели сначала голову, оценив рассечение как травму лёгкой тяжести, но я удачно сымитировал лёгкое сотрясение, благо, что солнце так било в окна, что слезливость возникала сама собой. Ну, а зрачки расфокусировать я мог ещё с детства. Э-э-э… с моего, бля, детства, если что, а не с Женькиного.
С пальцем получился казус. Опухоль почти совсем сошла, но гематома осталась. Видимо Мишка вместе со связками порвал мне капилляры, но ни вывиха, ни, тем паче, перелома, рентген не показал. Ну и слава Богу.
Я и добрался-то вполне сносно, почти не хромая. Мать даже было заволновалась, что останется без больничного. Но из травмпункта мы вышли весёлые оба. По просьбе матери ногу мне всё-таки загипсовали.
— Дома посидишь, — назидательно сказала мать. — Нечего по улицам бегать. Через неделю в школу.
— Хрена себе у неё логика! — подумал я. — Пацану бы погулять последние денёчки. А она: «Дома посидишь!». Хотя… Побоку мне это лето. Я же говорю… Наотдыхался я уже по самые гланды. Тошнит уже от этого солнца. Я и вздохнул-то лишь недавно, как чуть-чуть похолодало в Москве. А тут снова жара и снова море! Да ещё такое хилое тело в таком волнительном море! Нахер, нахер… Пацану ещё в бассейне учиться плавать надо, а его уже одного на море отпускают. А силенок совсем нет в этом худосочном теле. Ни силёнок, ни жиринки, чтобы на воде держала. Плавает пацан, как топор. А друга спасать поплыл… Смело… Да-а-а… Но глупо.
Мишка, тот покрепче будет и то, едва «ласты не склеил». Славка тоже едва выплыл. Что ж там за море такое? На Бухте Тихой я в своей жизни никогда не купался — других мест хватало во Владивостоке — и повадки здешнего моря не знал. Да-а-а… Вот же попал, так попал.
Так я думал, пока мы ехали назад домой на автобусе номер 27. А мать всё говорила и говорила. Про то, как по магазинам походить надо. За лето, дескать, вымахал и вырос из рубашек и штанов. Да и обувь менять надо… Тетрадки купить…
— И как же я с тобой по магазинам прыгать с гипсом буду? — недовольно спросил я. Под гипсом уже чесалось.
Женщина поморгала ресницами.
— А ты только сегодня и завтра походишь, чтобы тётя Нина увидела. Что с работы моей. Во дворе посидишь… А потом снимем. Я криво ухмыльнулся, вспомнив: «Гипс снимают! Клиент уезжает!».
Мне было хреново. От слова «совсем хреново». От унылых городских пейзажей за пыльным окном автобуса «Икаруса» тошнило. Рвало на Родину, как говорится. И не потому, что город смотрелся убого, а просто потому, что я не хотел тут жить. Ни в этом городе, ни в каком другом. В этом времени я не хотел жить. Не хотелось в принципе жить…
— Померла, так померла, — вдруг подумал я, принимая решение. — Приду домой и повешусь! Не хочу тут жить и не буду.
Вроде, как на душе полегчало, но остаток поездки я так и смотрел в настоящее прошлое с «оптимизмом покойника».
— Погода какая хорошая! — радовалась нежданному отпуску Женькина мать. Я продолжал хмуриться.
— Мам, а почему у нас телевизора нет? — спросил я и понял, что сморозил чушь.
Мать покраснела, так как на нас сразу обратили внимание рядом стоящие пассажиры.
— Ну… Это… Купим, сынок, — она залилась краской стыда ещё больше. — Вот зарплату получу и купим.
На женщину больно было смотреть, так ей было стыдно, что у них в семье нет телевизора.
А мне стало стыдно из-за своей тупости. Взял и расстроил не повинную в моём плохом настроении женщину.
— Исправляй, блять, придурок, — подумал я, лихорадочно ища аргументы в её защиту. Придумал.