— А вот мы сейчас и проверим «папу» на «вшивость», — подумал я и спросил, не глядя в его сторону: — А, вот скажи мне, Семёныч, не приходил ли к тебе по мою душу кто-нибудь ещё, кроме комитетчиков?
Через некоторое время Семёныч откашлялся и сказал: «Нет, не приходил».
— О, как! — подумал я, сам себе улыбнулся и продолжил проверять «папашу». — А если придут, что скажешь?
— Что есть, то и скажу. А то они это сами не видят? Думаешь, они не проверили твои «примочки»? Да, только качество пайки, может сказать о многом. Это, как работа на ключе… Сразу видно, новичок работает, или профи. Так и твои схемы… Это же картинки. Их на стену можно вешать в рамочках. Ведь, одно дело принципиальная схема на листочке, а другое дело — архитектура, компоновка на текстолите. Это две большие-большие разницы. Но ты и их умудряешься не запороть. Ведь Василий говорил, что ты не запорол ни первую свою пластину, ни последующие. И что об этом думать?
Я усмехнулся и широко улыбнулся. Мне были понятны тревоги этого человека. Понимал и я, что моё будущее совершенно не безоблачно. Он чувствовал и это, однако успокоить его я не мог. Кто бы меня успокоил? Можно было бы прекратить производство «радио-товаров», но зачем? Я уже «засветил» свои супер-способности, и привлёк внимание власть имущих. Теперь надо было лавировать и не злоупотреблять своей памятью.
То, что Семёныч стал ко мне ещё ближе, давало мне шанс не сгинуть в этом мире. Я бы всё равно не смог удержаться в рамках «детскости» и проявлял бы свою неординарность всё чаще и чаще. Необычных людей никто не любит, а я сильно необычный ребёнок. В моей школе дети уже начали меня бояться. Не сторониться, а по-настоящему бояться.
— Ладно, Евгений Семёныч, я тебе предъявил твоё имущество, делай с ним, что хочешь. У меня сегодня вечерние тренировки по самбо. Пошли домой?
— Ты, я смотрю, уже старый диван для спанья приспособил? Пыль убрал… Даже с потолка…
— Там хорошо! Тишина… И на нём такие сны сняться… Как у Стругацких в «Понедельнике…».
— Что за «Понедельник»?
— Повесть у Стругацких. Фантастика… Не читал?
— Не люблю я фантастику, — поморщился Семёныч.
— А я обожаю. Только читать нечего…
МЫ повернули от набережной к дому.
— Я поеду на Тихую, — сказал Семёныч. — Приберусь. Эх! Не было печали, так предки накачали! Точно, в комитет надо идти сдаваться.
— Погоди. Давай представим, что я тебе ничего не сказал. Утаил, допустим, тайну про архив. Сможешь не расколоться, если допрашивать будут?
— Не знаю, — честно признался Семёныч. — Если кто из наших спецов допрашивать будет, то вряд ли получится, если они захотят дознаться. Соврать-то смогу, не покраснев, а вот утаить, навряд ли… Да и в комитете те же методы допроса с пристрастием.
— Кому ты нужен с пристрастием тебя допрашивать. Пусть меня допрашивают. Мне двенадцать лет. Какие с меня взятки? Я посмотрел… Если паркет обработать строгательной машинкой, отциклевать, заполировать, люк вообще не заметишь.
— Можно дверь в подвал замуровать. Она же утоплена в стену почитай на полтора кирпича. Да и замурована она, вроде была…
— Замурована-замурована… Там и кирпич в уголочке лежит. Видимо, дед твой, или отец нашли записи предка, вскрыли дверь, а закрыть не успели.
— Наверное — отец. Что-то смутно помнятся мне разговоры о передаче золота государству… Помню, что дед был сильно против. Громко они ругались с отцом. Дед, кстати, пережил отца лишь на год. Они с бабкой вместе сгорели. Да-а-а…
— Интересно, если бы сдали золото государству, помогло бы это отцу твоему, Семёныч? Как думаешь?
Семёныч дёрнул щекой.
— Навряд ли… Подумали, что ещё где-то сокрыто.
— У предка твоего золотые прииски по всему краю были. Он и твой прадед вели переписку с Владимиром Клавдиевичем Арсеньевым. Похоже, что прадед твой был весьма близок с ним и звал его в эмиграцию.
— Слушай, Женёк, не пользуйся такими словами.
— Какими словами? — удивился я.
— «Весьма», «ибо»… Ну, нельзя же так… У меня даже печёнка морщится от возмущения. Тебя, точно, словно из-за кордона забросили, а готовили к заброске русско-говорящие эмигранты.
Я рассмеялся.
— Хорошо, не буду. Двенадцать стульев люблю. Там это: «ибо, ибо…», помнишь?
— Помню. Но не надо…
— Не буду. Сам-то прадед в эмиграцию рванул, а сын его, дед твой, остался почему-то.
— Почему-почему? Надеялся, на что-то, наверное, — поморщился Семёныч.
— Арсеньева после смерти обвинили в том, что он японский шпион и жену его репрессировали и расстреляли.