— В Британии нет, а в США сейчас есть. Они воюют во Вьетнаме. А на момент военных конфликтов они граждан призывают.
— Война закончится в следующем году, — проговорил я машинально.
— Да? — удивился полковник. — Ну и ладно. Тебе сейчас всё равно больше шестнадцати не дашь. Хотя, что с тобой дальше будет? Не изве-естно. Допустим, — Британия. Есть у меня туда каналы. Было дело, когда я ещё в сорок шестом году опером во втором главке Британию курировал, встретился я с одним нашим нелегалом, который остался в Британии. Там в Британии и встретился. Поговорили и ликвидировать я его не стал. А должен был… Да-а-а… Короче… Есть у меня там сейчас надёжный канал и надёжные документы. Настоящие документы, Женя. Настоящие…
Полковник замолчал, что-то обдумывая.
— Не думал, что придётся использовать их так. Всё думал в главк вернуться и на это направление сесть. Но, видимо, не судьба. Ты точно уверен, что мне тут сидеть придётся? До девяносто первого?
— Точно, товарищ полковник.
— Тогда тебе придётся в Британии в колледж поступать. Осилишь?
— У меня, говорят учителя, Лондонский акцент.
— А! — полковник махнул рукой. — Много они понимают ваши учителя! Покажу я тебя кое кому. Послушают, оценят.
Он посмотрел на меня и его лицо мне понравилось. Полегчало полковнику. Явно полегчало.
— Спасибо тебе, Евгений, что доверился мне. Такое доверие дорогого стоит. И спасибо тебе, что сам предложил такой разворот. Почему-то я уверен, что у тебя получится стать нелегалом. Это очень сложная работа, Женя. Очень сложная. И я тебе сам её хотел предложить, но немного потом и по другому профилю. Но так будет даже лучше. И тебя мы спрячем, и воспользуемся твоими умениями на благо Родины. Да и знаниями будущего, что ты озвучил, мы тоже воспользуемся. Только аккуратно. Без шума и пыли.
— И вам спасибо, товарищ полковник, что поверили.
— Не поверишь тут! — мотнул головой полковник и достал из внутреннего кармана куртки небольшой коричневый эбонитовый цилиндр.
— Сигнальная шашка, — подумал я.
Раскрутив с одной стороны колпачок, он дёрнул его и из открывшегося отверстия цилиндра повалил оранжевый дым. Полковник бросил шашку в воду, где она продолжила активно дымить, а катер увидев сигнал, начал приближаться к нам. Тут я почувствовал, что солнце, стоя в зените, жарит почти по летнему. А во время разговора меня морозило. Да-а-а… Вот, что значит — субъективное восприятие реальности.
Репетиции шли своим чередом, а подготовка к нелегальной работе за рубежом своим. Как, в прочем и учёба в школе и тренировки по боксу. Я реально готовился к какому-то международному чемпионату в Белоруссии с какой-то гэдээровской командой тамошнего «Динамо».
Скорее всего, я на эти соревнования не поеду, но это будет потом, а сейчас надо делать вид, что я на них рвусь со страшной силой. Да и организм мой требовал критических нагрузок, на которые моя психика пойти не могла, жалея своё тело. А тренер, которому поставлена задача свыше, мог. И грузил меня по полной. Причём, как я заметил раньше, чем сильнее я нагружаю организм, тем скорее он взрослеет и мужает. А мне оно уже было надо.
Как сказал полковник, у него для меня имелись документы на некоего Джона, — Надо же! — Сомерсета — якобы внука того нашего перебежчика. Оказалось, что его «усыновил» сам известный английский писатель Сомерсет Моэм, отдавший, как все английские аристократы, несколько лет жизни разведке. Традиции у них такие, у английских аристократов. Как и гомосексуализм. Хе-хе… Вот на не традиционных для СССР сексуальных отношениях и погорел наш разведчик. Сначала вовлёк его Сомерсет в интим, потом перевербовал, а потом и «усыновил», когда наш разведчик «спалился».
Однако, оставаясь идейным «коммунистом», нелегал продолжал работать на нашу разведку, поставляя интересные и полезные сведения о Великобритании и её сателлитах. Однако не знал Джон Сомерсет, — его тоже назвали Джоном при «усыновлении», что работает он не на СССР, а, фактически, на одного человека.
У Джона Сомерсета появилась жена, дети, внуки. Он на самом деле не был гомосексуалом. Он посчитал правильным «стать им» с целью вербовки Моэма, а попался на этот «крючок» сам. Хе-хе… Так бывает, что рыбака съедает рыба, если эта рыба — акула. Моэм Сомерсет был акулой разведки.
Моэм Сомерсет умер в шестьдесят пятом году, оставив «небольшое» наследство единственному его «сыну». В 1962 году Моэм выручил на аукционе «Сотбис» 1,5 млн долл. за своё собрание французского искусства и получил при этом хороший доход: картину Гогена, приобретённую в 1917 году за 400 франков, удалось продать за 104 720 долл.; Моне и Тулуз-Лотрек за 12 лет выросли в цене более чем в 7 раз; Матисс и Ренуары — в 2 раза. Наиболее дорогим лотом стала ранняя работа Пикассо («Смерть арлекина», 1905). Эта распродажа предназначавшегося ей имущества вызвала возмущение дочери Моэма, которая отсудила у отца часть полученного дохода. Усыновлённый Джон судиться не стал, хотят и мог, и за это получил по завещанию виллу в Ницце, где Моэм и умер.