— Его посадят?
— Вот он мудак, — подумал я и сказал. — Не надо маму вводить в заблуждение. Я никому не говорю, что они импортные. Я говорю, что мне подарили, а где её сделали, я не знаю.
— Но ведь клеишь ты бирочку «Маде ин США».
— Сука, — выругался я мысленно. — Я его мясом накормить хочу, а он мне кровь сворачивает. Но про бирочку он правильно говорит. Надо писать «Фэшен США». Хрен кто разберётся.
— Значит, мясо есть мы не будем? — разозлился я. — Мне всё вернуть взад?
— Ха-ха-ха-ха! Вернуть в зад! Оригинально! Надо запомнить!
Эта сволочь схватила из авоськи персик и впилась в него зубами так, что сок брызнул мне в лицо.
— Сука! — процедил я сквозь зубы.
В субботу часов в пять вечера я взял гитару и поехал в Городской парк. Выйдя из подъезда и попав под взоры сидящих на травяном склоне пацанов, я даже покраснел. На мне была футболка с индейцем в полный рост, целящемся из лука. Трафарет был пятицветным. Надписи на футболке не было, но смотрелась она шедеврально даже на мой искушённый взгляд.
Кроме футболки на мне был надет настоящий спортивный костюм «Адидас» выменянный мной у Женки Позднякова за четыре цветных футболки. Костюм стоил под стольник, а четыре футболки сто двадцать минимум, но я дал Женьке заработать и он мне обещал подогнать «джинсу».
На ногах у меня красовались тоже фирменные «Адидасы», но кроссовки, выменянные у Позднякова за три футболки с индейцами. Короче, влатан я был до неприличия фирмово. Приманка на гопарей, прямо. Возвращаться с танцев я мог поздно, поэтому Женька Поздняков с «толпой» обещал меня проводить до дома. Не ходили у нас по городу в таком добротном прикиде одиночки по вечерам.
Пацаны, ошеломлённые моим внешним видом, только проводили меня взглядами. Только Славка был в курсе, куда и зачем я иду. Его я решил держать в курсе, чтобы не подумал, что я зазнался. Такое поведение у нас подвергалось «санкциям» не менее жестоким, чем те, которые Европа и США применили к России в двадцатых годах следующего столетия. Кто-то попробовал что-то вякнуть, но Славка быстро навёл тишину в «зрительном зале».
В парке панцплощадка охранялась билетёршей и дружинником. Билеты к шести часам уже продавали, но на площадку, обнесённую высоким задором из сетки-рабицы, никого не впускали. Сработал пароль: «Я к музыкантам» и гитара в чехле за плечами. Однако за мной следом прямо до сцены прошёлся дружинник. Только услышав моё: «Привет, парни, я вам примочку клёвую принёс», он развернулся и пошагал назад.
— Что за примочку? Ты кто, пацан?
— Я Джон. А принёс «Фуз».
— Чо за фуз? Фирма?
— Сделан по схеме фирмы и звучит фирмово.
Гитарист, настраивавший германскую «Музиму», скривился.
— Чо ты кривишься, лабух, ты на «машинку» посмотри.
Я открыл замок-молнию гитарного чехла, достал гитару. Музыканты удивлённо и с интересом пялились на меня. Клавишник, лохмато-кучерявый парень в очках, даже выронил изо рта тлеющий окурок.
— Костя, мать твою, спалишь сцену!
— Да хоть работать не будем. Задолбало всё.
— Иди на завод! — Вызывающе бросил ему худой басист в джинсовой рубашке, джинсах и туфлях на каблуке. — Тебя здесь никто не держит. Толку с тебя…
— Сам-то… Ковырялка криворукая.
— Ты кого, сучок, лабухом назвал? — возмутился гитарист.
— А кто вы? Не в оркестре же филармоническом играете, а на танцах. Значит лабухи и есть. Ничего в этом слове обидного нет. Я и сам на танцах играл.
Тут гитарист перестал возмущаться и раскрыл рот от удивления. Потом он рассмеялся.
— Во, бля, артист! Слышали, парни? На танцах он играл. В младшей школе?
Пока мы пикировались, прошло некоторое время, за которое я успел вытащить из тряпичной, сшитой матерью из брезентухи, сумки свою «машинку» и подключить её к гитаре.
— Куда воткнуть? — спросил я, держа в руке «Чак».
— Что это у него? — спросил клавишник.
— Офигеть! Кнопка! — сказал басист. — Красная!
— Перламутр, сука! На солнце сияет! — сказал барабанщик.
Солнце, и впрямь, падало на «фуз», ибо стояло ещё высоко и не спряталось за сцену, и корпус машинки светился кровавой радугой.
— Офигеть! — повторил басист.
— Так куда воткнуть?
— В жопу себе воткни! — предложил клавишник.
— Грубые вы! Уйду я от вас, — сказал я, и сделал вид, что собираюсь свернуть имущество и убрать в сумку.
— Ну ка, ну ка, — заинтересовался басист и двинулся к краю сцены. — Может она ещё и играет? Но, даже если она не играет, я её всё равно куплю. Просто так пусть рядом со мной стоит. Все девчонки моими будут. Я им потрогать буду давать. Его…
— Кого его, извращенец? — скривился клавишник.
— Фуз. Это, ты говоришь, фуз, мальчик?
— Фуз, — улыбнулся я.
— И он «фузит»?
— Воткни куда надо, услышишь.
— Воткни-воткни… Ха-ха-ха! Куда надо! — клавишник потешался.
— А куда его втыкать надо, мальчик? — спросил елейным тоном басист.
— Прикалываешься? — спросил я. — В «комбик» воткни.
— Он знает, пацаны, что такое комбик. Мир сходит с ума. Ты в каком классе учишься, малыш? — спросил басист, беря у меня «папу Чака» и делая вид, что втыкает его в зад клавишника. Тот пинается ногой, и я понимаю, что они уже слегка чем-то «вмазаны». То ли алкоголем, то ли дурью.
В своей жизни про то, что некоторые, окружающие меня употребляют наркоту я узнал годам к двадцати. Оказалось, что даже очень близкие мне люди употребляют что-то кроме алкоголя. Тогда я был расстроен и сильно переживал. Теперь мне было пофиг.
Наконец, кокуражившись над клавишником, бассист вставил штекер в аккустическую колонку, но не в комбик гитариста, а в свой гитарный усилитель. Вставил и включил. Фона, чего я боялся, не было. И это уже считалось заявкой на победу.
— Он молчит, пацаны!
— Где фон, блять? — спросил гитарист.
— Да он не фурычит, нихрена! — успел вымолвить клавишник, когда «машинка» издала свой первый звук. Вернее, нет. Машинка пока молчала моя гитара соло вступления «Дыма над водой» по звуку совершенно отличного от основной темы, исполненной с фузом. Это был чистый гитарный звук.
Это соло я отрабатывал целую неделю, изводя соседей. Тётя Света даже пожаловалась матери. Но та сказала ей: «мальчик поступил в музыкальную школу и вынужден заниматься».
Чистое соло закончилось и я нажал на кнопку «машики», взял аккорд с баре и начал вступление. «Ария» попалсь хорошая с низко лежащими над грифом струнами, и «баре» брался относительно легко. После шести повторов: 'Тун-тун-тун, тун-тун-ту-дун, тун-тун-тун, тун-тун, я заверещал: 'Велол кам аут ту Монтрекс… Верещать я учился в дубовой роще по утрам. Когда я верещал, собаки в соседней части просыпались и начинали выть. Получалось почти в тональность.
— Писдец, — сказал басист, вытащил из нагрудного кармана сигареты и закурил.
— Наливай, — попросил клавишник и барабанщик нырнул в басовый барабан, где звякнул стеклом.
Во время «пения» я стал наяривать основную тему ритм гитары «Дыма». Первый куплет я осилил и замолчал, выключив «фуз». Над Городским парком повисла гробовая тишина.
— О*уеть, — сказал, в последний раз затягиваясь и гася сигарету плевком басист.
— Пора на пенсию, — всхлипнул гитарист и мне показалось, что он за напускной шутливостью прячет настоящие слёзы.
Клавишник, возвращая стакан барабанщику, ничего не сказал, ибо закусывал, но мычал значительно и размахивая помидором пытался показать мне большой палец. Я был доволен. Даже если они не купят мою примочку, о себе я уже заявил. Эти не купят — отправят к другим или скажут про «машинку» друзьям.
— Сколько тебе лет, мальчик? — спросил клавишник, наконец-то проглотив кусок хлеба.
— Двенадцать, ну и что?
— Ну и что… — развел руки гитарист.
— Я же говорю — писдец! — проговорил басист.
— Кому ещё налить? — спросил барабанщик.
— Чтобы забыть этот чудовищный день разочарований, я столько не выпью, — махнул рукой клавишник, — Моя самооценка упала ниже каналищации. Ухожу на завод.