— Познакомишь потом.
— Уезжают они, — буркнул я, беря гитару, сумку с футболкой и второй «примочкой» и выходя.
— Куда? — опешила мать, уже нацелившаяся познакомиться с первой девочкой сына.
— Да, я откуда знаю «куда». На запад куда-то переезжают. В Молдавию, кажется. Всё, я пошёл.
— В Молдавии хорошо, виноград, яблоки, — проговорила, вздохнув мать Женьки.
Я услышал и скрипнул зубами. Только у меня улеглось…
— Привет, добрый молодец. Садись, прокачу, — встретил меня залихватски цыган. — Куда везти?
— В ад, — проговорил я мрачно.
— Э-э-э… Не надо так шутить! Ты крещёный?
Я покрутил головой.
— Вот! А мы христиане…
Я посмотрел ему в глаза.
— А заповедь не «укради»?
Цыган скривился и показал на машину.
— Садись.
Я сел. Мы поехали.
— Спасибо тебе хотел сказать и поговорить, пока Татьяны нет. Как мужчина с мужчиной.
— Как вас по отчеству, Роман?
— Григорьевич.
Я вздохнул.
— Ну какой из меня, Роман Григорьевич, мужчина. Может у вас, у цыган мальчики в двенадцать лет становятся мужчинами, а у нас, у русских пацанов, в этом возрасте в голове ветер. Не женятся у нас в таком возрасте. Да и закон — превыше всего. Уголовный кодекс надо чтить, как говорил известный персонаж.
— Читал «Двенадцать стульев»?
— И «Золотого телёнка».
— Ты, не погодам, развит.
— Роман Григорьевич, то, что я в девять лет прочитал «Голову профессора Доуэля» Беляева, не говорит о том, что я развит. Начитан, может быть, но не развит. Это разные вещи. Поэтому на ваше предложение я отвечу сразу отказом, чтобы между нами не было недомолвок.
Цыган покрутил головой.
— То, как ты строишь свою речь, говорит как раз-таки о твоём развитии. Ты развит не по годам.
— Может быть, но жениться пока не готов. Я предложил вашей дочери дружить домами.
Я улыбнулся его отображению в зеркале заднего вида, через которое мы с ним переглядывались.
— Хорошо, закрыли тему. Ты нас сегодня сильно выручил. Очень сильно. И меня спас от позора и дочь мою. Она бы, конечно этим ублюдкам в руки не далась, но и сама могла пострадать. Ты спас её, убив насильника.
— Убил? — скривился я. — Откуда известно?
— Э-э-э… У нас связи в милиции. Думаешь, дали бы нам в центре города торговать? Мне сразу позвонили. Они всегда звонят, если что случается. Спрашивают: видели, не видели, знаем, не знаем. Уголовный розыск… Мы говорим, если знаем. Сегодня спросили, я сказал, что не знаем кто убил. Сказали, профессионал какой-то. Спортсмен. Второй заявил, что взрослый спортсмен напал, одетый в спортивный костюм. Очевидцы взрослого не видели, а мальчишку видели. Несколько человек видело. Фоторобот составили. Вот.
Цыган протянул мне фотографию, с которой смотрел я. У меня внутри всё похолодело, сердце провалилось куда-то глубоко-глубоко.
— Не докажут, — вдруг осипшим голосом проговорил я.
— Поверить сложно, но можно. Чего только в этой жизни не было. Но, если что, можешь, смело говорить правду. Если, тебя всё-таки опознают и привлекут… За то, что вы убежали с места преступления вас не осудят. Дети… Испугались…
Я недовольно покрутил головой. Налип, таки… И ведь я специально бил именно «туда», куда очень больно, но не опасно. Ведь не мог я проломить височную кость средними суставами пальцев! Никак не мог. Затылкомон, вроде, не бился…
— От чего он умер-то? — спросил я дрожащим голосом.
Я никогда в жизни не убивал человека. В той жизни. А в этой, едва её начал — убил.
— От кровоизлияния в мозг. Порвался какой-то сосуд где-то в мозжечке.
— Вот, блять! — ругнулся я.
— Ты его один раз ударил?
— Да, что там ударил⁈ — возмутился я. — Отмахнулся. Когда он меня в грудь ударил, я в стену спиной стукнулся и головой немного… Затылком. Махнул рукой и попал куда-то. Даже кулак не сжат был до конца. Вот костяшки сбиты.
Я показал. Цыган искоса глянул.
— Боксёрский удар. Так боксёры бьют в перчатках. Драчуны так не бьют. Пальцы сломать можно.
— Ага, — подумал я. — Бью! Бьют! Ещё как бьют. Вот вам и пример. Я только кисть и успел напрячь. Недаром на кулаках отжимался. Недаром. А сустав среднего пальца немного распух и болит. Какая, нафик, сегодня игра на гитаре? Но обещал.
— Распух палец, гляжу, — хмыкнул цыган. — Знатно ты его приложил.
— А я вот не понял, — решил переключить разговор с себя любимого. — Вы сказали, что стучите на уголовку, а это разве по понятиям?
— То есть? Причём тут понятия и я? Я к уголовной ответственности не привлекался. Я, как ты сказал, чту уголовный кодекс.
— Но вы ведь цыганский барон? Авторитет…
— Ах, ты про это, — он покосился на перстень на правой руке. — Это разные вещи. Мы уважаемые люди в своём обществе, да. Бароны собираются вместе и решают возникшие между таборами проблемы. Кто-то жену себе украл, кто-то лошадь, подрались, то-сё… Много проблем. Вот приехали к вам, а тут другие цыгане, э-э-э, работают. Порешали… Они уехали, потому, что были не правы. А с милицией приходится делиться и деньгами, и сведениями. Своих мы не выдаём, чужих сам Бог велел. Не мы такие, жизнь такая.
— Понятно, — хмыкнул я, зная случаи, когда цыгане сдавали и чужих, и своих. Всех подряд, короче.
Цыган минут десять ехал молча, потом спросил:
— Что делать будешь?
— С чем? — «удивился» я.
— Ну, как с чем? Тебя же искать будут. И менты, и эти…
— Пусть ищут, — скривился я. — Я их сам первый найду. Сможете узнать данные заявителя: кто такой, где живёт, кто за него мазу держит[1]?
— Ты и такое знаешь⁈ Ты удивляешь меня всё больше и больше… И пугаешь даже. Поначалу — когда я тебе фото показал — ты испугался, было заметно, но сейчас ты спокоен, как удав, сожравший кролика.
— Ну, вот такой я! Что поделаешь⁈ — вспылил я, помолчал, потом извинился. — Прошу извинить. Вспылил!
— Ничего-ничего, — хмыкнул цыган. — Это даже хорошо, а то я уж подумал, что ты не ребёнок, а робот из фильма «Я роббот», видел такой?
— Не помню, — буркнул я. — Так поможете?
— Всё-таки — робот, — вздохнул цыган, перегнулся, достал из «бардачка» листок бумаги и передал мне.
— Фролов Максим Иванович, пятьдесят шестого, улица Русская… Понятно. Спасибо.
— Убьёшь?
— Да вы что! — воскликнул я. — Зверь я, что ли?
— Таня говорила, что они нескольких там, э-э-э, того, и убили. Да?
— Так этот и говорил, -буркнул я, обдумывая коварный план.
— Ты, это… Не переживай и не думай про него. Не будет он жить. Я сказал.
Последние два слова дались цыгану с трудом, и он их почти прохрипел. В зеркале я увидел лицо волка.
Татьяну мы подобрали в центре возле гастронома номер один на углу Океанского проспекта.
— Привет, — сказала она. — Чего такие оба надутые? Не поругались?
Кто бы что ни рассказывал о главенстве мужчины в цыганской семье, врут они всё. Женщина у цыган глава семейства. Думаю, когда-то у них был матриархат и многомужество. И амазонки, это, наверное, они. Говорят же, что где-то на Дону жили такие племена, состоящие из воинственных женщин. Предполагаю, это могли быть они.
— С чего бы нам ругаться? Мы думаем, как жить дальше? — сказал цыган.
— Что-то путное надумали? — она улыбнулась.
— Мы поняли, что жизнь прекрасна и удивительна такая, как она есть, — выдал я. — И надо радоваться тому, что нам дано.
Татьяна похлопала ресницами, явно ничего не понимая.
— Э-э-э-х, хорошо сказал, — рассмеялся цыган.
Девочка покачала головой.
— Правильно мать сказала: «Зря ты их оставила одних».
— О чём ты? — нахмурился цыган.
— Да ну тебя, папа. Всё испортил, да?
— Что, сразу, испортил? Он и не собирался с нами ехать. Испортил я! Это он меня испортил!
— Вот-вот… Всё с вами понятно. Он дал тебя убедить. Всё верно мать говорила.
Я сидел и балдел, глядя на черноглвзку. Они, эта маленькая сучка и её мамаша, меня уже попилили и съели. Без соли и перца. Но сейчас я не был подвластен чарам чёрных глаз, что буквально свели меня с ума три часа назад. Я сидел и молчал, улыбаясь глядя на меня. Она тоже посмотрела на меня. Улыбнулась.