— Да ну вас, Игорь Иванович! — махнула на шефа рукой помощница и выбежала из приёмной.
Ответственный за идеологическую работу среди трудящихся и граждан района смотрел на меня очень серьёзно, потом открыл дверь своего кабинета, вздохнул и позвал за собой взмахом руки. Кабинет был большой и по нынешним меркам богатый: деревянные панели на стенах, тяжёлый старинный стол с зелёным сукном, несколькими телефонами на нём и советского производства селектором. От стола отходило «т» — образное продолжение, за которым стояли стулья с высокими спинками. Всё, как у всех секретарей партийных комитетов разных уровней и высшего руководства предприятий и организаций.
— Садись, — сказал человек и отодвинул ближайший к его столу стул.
Я сел, предварительно оставив гитару стоять, прислонённой к стене у входа. Там между панелями имелась удобная «канавка», в которую легла «голова» грифа. Третий секретарь откашлялся.
— Эта песня тоже полностью твоя? И слова, и музыка?
— Да, — я кивнул.
— Хорошо… И много у тебя ещё таких?
— Таких, как эта много не бывает, — вздохнул я.
— Согласен, — кивнул головой третий секретарь райкома. — Песня хорошая и очень идеологически верно выдержанная. Про войну песни у тебя ещё есть?
— Про войну есть, а хорошие они или нет, не мне судить.
— Это хорошо, что ты так считаешь. А молодёжные? Про любовь? Или на бобине, это все твои песни?
— Какую бобину вы имеете в виду? Не ту ли, что украл у меня некий Виктор Попов?
— Он не украл, — поморщился Игорь Иванович. — Он проявил сознательность. Его брат — инструктор нашего отдела. Виктор специально продемонстрировал брату твои песни, потому что имеются определённые правила утверждения репертуара вокально-инструментальных ансамблей. Он, как руководитель, об этом знает. Ты, ещё маленький, не знаешь. Не всё так просто под луной, Женя. Идеологические противники нашего социалистического государства не дремлют ни днём, ни ночью. Но я не стану тебя мучить лекциями по борьбе с вражескими идеологиями. Подрастёшь, сам поймёшь. А не поймёшь сам, мы подскажем. На то мы здесь и поставлены.
— С нашей советской идеологией мне, как раз таки, всё ясно и понятно, и я её категорически поддерживаю, а вот то, почему он без моего разрешения переписал мои песни и, без моего ведома, отдал их кому-то, мне не ясно и не понятно. Лично я считаю, что он поступил подло, не по-товарищески и не по-комсомольски.
Игорь Иванович внимательно посмотрел на меня и даже кивнул.
— Я тебя прекрасно понимаю и даже, в общем-то, поддерживаю, но идеологическая война, навязанная нам идеологическими противниками очень сурова и иногда требует оперативного, то есть — быстрого вмешательства. У Виктора не было другого выхода. Ведь ты же ушёл с репетиции, а твою плёнку он переписывал дома. Именно тогда он понял, что правильно будет, передать копию нам, чтобы мы оценили идеологическую составляющую твоих песен. Не суди его строго, он ведь не верит, что это песни твои.
— Почему? — деланно удивился я, хотя прекрасно понимал, «почему?»
— И я не верю до конца. Ты в зеркало часто смотришься?
— Не очень. Только когда умываюсь, да расчёсываюсь.
— Правильно! Как настоящий мужчина. Ну и что ты там видишь? Или, вернее, кого?
— Себя, кого ещё?
— Правильно! А ты кто? Погоди, не говори! Я сам попытаюсь догадаться… Мальчик, да? Ты видишь в зеркале двенадцатилетнего мальчика. Правильно?
— Ну, да… И что? — «тупил» я.
— А то, Женя, что ни в ближайшем своём окружении, ни в дальнем, двенадцатилетних мальчиков, подобных тебе, я не наблюдаю. А ты? Может, покажешь ещё одного?
Я, «типа», задумался и через некоторое время вздохнул и выдал:
— Ии я не наблюдаю. И что будем делать?
Тут пожал плечами Игорь Иванович.
— А что тут поделаешь? Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.
— Я знаю, это из Гамлета.
Игорь Иванович рассмеялся.
— Ха! Теперь я точно уверен, что это ты написал все эти, — он достал из ящика стола бобину, положил её на стол и похлопал по ней ладонью, — песни.
— Хорошо, — сказал я, немного «подумав». — А можно, я в туалет схожу?
— Можно! А пойдём вместе? Я тоже торопился на встречу с тобой и не успел.
— А меня русыня замучила. Задержала после урока, — жаловался я, когда мы шли с Игорем Ивановичем в конец коридора другого крыла здания, того, где находился кабинет Первого секретаря райкома. Излив накопившееся, я помыл руки и вышел. Игорь Иванович уже ждал меня снаружи.
— А давай зайдём к первому секретарю? Он только что выходил и звал нас к себе. Ты не против?
— Это к первому секретарю райкома КПСС? — выпучив глаза, спросил я. — Конечно не против!
— Да. Его зовут Юрий Иванович, если что.
— А если что? — спросил я.
Игорь Иванович снова пожал плечами и сказал:
— Это на тот случай, если тебе захочется к нему обратиться.
Мне уже нравился третий секретарь по идеологии Первомайского райкома КПСС.
Первый секретарь оказался моложе третьего. Лет на пять… Он поднялся и вышел к нам из-за стола.
— Это и есть наш музыкальный гений? — спросил он идеолога.
— Так точно, Юрий Иванович. Это он.
— Нельзя так хвалить маленьких растущих «звёзд», — нахмурился я.
— Иначе что? — спросил первый, улыбнувшись.
— Иначе, звиздец наступит гению, — сказал я.
— Что-что⁈ — воскликнули оба секретаря в унисон.
— Звиздец! Это от слов: «звезда» и «конец». Конец звезде, короче.
Они оба так громко засмеялись, что в кабинет вбежала помощница первого секретаря. Первый вытирая слёзы правой ладонью, махнул на неё левой и девушка выбежала обратно. Она — я отметил — была гораздо моложе Нины Ильиничны и сильно симпатичнее. Да-а-а… Закипает организм!
Отсмеявшись, первый секретарь сказал.
— Я тут случайно мимо кабинета Игоря Ивановича проходил, повстречал его, и мы там немного постояли. Как раз ты песню о войне пел. Игорь Иванович потом зашёл к себе, а я остался «подслушивать». Чтобы тебя не смущать и песню не прерывать. Мне очень понравилась твоя песня. Особенно то место, про фотографию в альбоме.
— Да, сильная песня. Говорит, что ещё есть.
— Это хорошо. Мы тебя пригласили по другому поводу поговорить, но раз уж с этого начали разговор, так давай и продолжим.
Он помолчал.
— Понимаешь, Женя. То, что ты пишешь об Отечественной войне сорок первого года такие трогательные песни, говорит о том, что молодёжь и дети помнят о героях былых времён и они сопереживают потерявшим в ней родных и близких. И их, то есть вас, волнует будущее нашей Родины. Мы каждый год отмечаем годовщину нашей победы, вспоминаем героев, поминаем добрыми словами павших. И твои песни могли бы украсить, не побоюсь этих слов — «Великий праздник».
— Каким образом? — спросил я, чуть осипшим от волнения голосом и откашлялся.
— Ты бы мог выступить на праздничной сцене нашей филармонии. Какие-то песни спел бы сам, а какие-то спели бы наши филармонические артисты. Ты не против?
— Конечно не против. Я двумя руками «за»! — сказал я, сияя, как медный таз.
— Ну и отлично. Теперь о том, ради чего, собственно и пригласили… Да-а-а…
Первый секретарь райкома партии сделал паузу и посмотрел в окно, за которым снова падали, гонимые ветром, снежинки.
— Не знаю даже, как и сказать, — задумчиво проговорил первый. — Вот, говоришь с тобой и кажется, что ты взрослый, а перестаёшь говорить и видишь перед собой мальчишку.
Он снова задумался. Молчал я. Молчал и третий секретарь.
— Вот, ты мне скажи, зачем ты вываливаешь ворох своих песен на не подготовленную публику? Ты понимаешь или нет, что ваш ансамбль взорвёт идеологическую бомбу. И непростую, заметь, а атомную. Ты думаешь, ваши ребята-ученики поймут вас? Да они на этом вечере сметут вас со сцены и знаешь почему?
Пока он говорил, моя голова наклонялась всё ниже и ниже, и сейчас я уже тупо смотрел в стол. Теперь я сидел на стуле, стоящим с противоположной стороны стола.