— Ганка, пойми же меня, пожалуйста! — в голосе Джонни звучала мольба. — В том ужасном лазарете лежат многие из тех, кто ничего общего не имел с гитлеровцами. Я видел там пожилых людей, женщин, детей.
Девушка вытерла рукой глаза, надела каску. Затем она отряхнула юбку, расправила гимнастерку.
— Ах, ты, — проворчала она и отвернулась. — А ты, как я посмотрю, за это время стал упрямым. Подожди меня здесь. Сначала я должна поговорить с командиром нашей роты. Посмотреть, только посмотреть, — еще раз повторила она, — это я могу.
67
Возвращение в немецкий лазарет.
Советские солдаты уже помогают раненым.
Ганка распоряжается Джонни.
Джонни видел издалека, как Ганка разговаривала со старшим лейтенантом, который сидел на плите песчаника, развернув на коленях планшетку. Это был белокурый молодой человек лет двадцати. Недалеко от него на камне лежали каска, автомат и полевой бинокль. Вероятно, он только что писал донесение. Девушка стояла перед ним прямо, хотя и размахивала руками.
Наконец Ганка вернулась.
— Он дал мне полчаса, не больше. Это далеко отсюда?
— Самое большее десять минут.
— А вокруг? Все спокойно?
— По дороге я встречал только ваших солдат, — ответил Джонни.
Хотя девушка, казалось, осталась довольна таким ответом, тем не менее она передвинула свой автомат на грудь. Нельзя ничего знать заранее, выражало ее лицо. Когда она позвала Трехногого, тот, прежде чем подняться, лениво зевнул.
— Он уже устал бегать, — пояснила она мальчику. — Ну, давай веди!
Они шли той же самой дорогой, что и Джонни сюда.
Только танковой колонны уже и след простыл, на мостовой остались лишь светлые отметины от гусениц танков.
Внезапно девушка спросила:
— Что ты, собственно, собираешься делать, я имею в виду, пока ты еще не нашел свою мать?
— Мне не остается ничего другого, как дожидаться мира с моими друзьями на Нойруппинерштрассе или здесь. — Он рассказал девушке о своей весточке для матери, которую он оставил на стене их сгоревшего дома. — А ты уже успела побывать в Хеннингсдорфе? Что ты узнала за это время?
Ганка оставила этот вопрос без ответа, а вместо этого объяснила:
— С тех пор как меня зачислили в боевую часть, я бываю в нашем медсанбате только тогда, когда приношу раненых. Так же, как когда-то тетя Даша. Таким образом, мы не так часто видимся с друзьями. Но ты, если хочешь, можешь остаться с дядей Колей, он все еще готовит обеды для раненых. Ты еще встретишься с ним сегодня, — добавила она, немного подумав. — Я лично всегда рада, когда с ним вижусь. Он все еще верит в то, что тетя Даша не сегодня-завтра вернется. — Она тяжело вздохнула. — Где бы мы ни проходили, в Карлсхорсте или еще где, он везде расспрашивает о ней. Дядя Коля хотел после войны остаться вместе с тетей Дашей. И они даже собирались взять Петю к себе. Это была бы такая хорошая семья. Но, вот… Ну, скоро мы придем?
— За мостом сразу направо, — ответил Джонни. Настроение у него было неважным. «Дети больше всех страдают на войне», — сказал ему как-то Эрнст Ешке. «Теперь у Пети, когда все после войны вернутся домой, останутся только дядя Коля да Ганка. Но и она, наверное, уедет в свою Польшу…» — подумал он.
Неожиданно мальчик остановился. Перед заложенной кирпичами аркой под городской железной дорогой он увидел советские грузовики. Тут же стояла и санитарная машина десанта. По направлению к Фридрихштрассе выезжала на огневую позицию самоходка, длинный толстый ствол которой смотрел вдоль улицы. Между машинами взад-вперед сновали советские солдаты: они сгружали какие-то бидоны, кадки, небольшие ящики и еще что-то.
Обе створки железной двери, ведущей в вестибюль лазарета, были широко распахнуты. Раненых выносили на носилках и одеялах и клали рядом друг возле друга в тени. Перед входом стоял советский офицер в распахнутом белом халате. Он был невысокого роста, чересчур строен и изящен для военного, хотя из-под халата у него виднелись военные шаровары, а на голове была защитного цвета фуражка. Черные усы и поблескивающее пенсне на носу скорее делали его похожим на академика.
Солдаты, судя по их действиям, относились к нему с уважением. Он говорил то по-русски, то на ломаном немецком. Последним он пользовался тогда, когда обращался к немецким солдатам-пленным, в основном это были пожилые мужчины, которых здесь использовали для переноски раненых. Они старались угодить советскому военному врачу.
Некоторые русские санитары время от времени склонялись над ранеными, перебинтовывали их, делали уколы. Сами раненые воспринимали происходившее вокруг них совершенно безучастно. Должно быть, они еще не понимали, что с ними случилось.