Густав, казалось, и не собирался продолжать путь.
Джонни силился взглянуть на него, но веки помимо его воли становились все тяжелее и тяжелее.
Вдруг раздался многоголосый гул, становившийся все мощнее и громче. Мальчик разглядел в безоблачном небе несколько крошечных точек. Медленно, но верно они удалялись в западном направлении.
— Наверное, бомбардировщики? — поинтересовался Джонни.
— Да, — подал голос Густав, — поэтому они и летят так высоко.
— Немецкие?
— Отсюда не разберешь. Я уже давно не видел немецких бомбардировщиков.
— Тогда, выходит, русские?
— Так как я почти три года прослужил в зенитных войсках и имею кое-какой опыт, можно предположить, что да.
— Куда же они летят?
— К своей цели.
— В Берлин?
Прошло несколько секунд, прежде чем Густав пробормотал в ответ:
— Тем, что наши города превратились в развалины, мы в большей степени обязаны американцам и Томми.
Темные точки в небе, попав в солнечные лучи, ярко засияли, а потом исчезли за верхушками деревьев. Джонни подумал, что Густав прав. Каждый раз, когда объявляли воздушную тревогу, прилетали либо англичане, либо американцы, одни — ночью, другие — днем. Русских самолетов он не видел ни разу. Говорили, что у русских нет таких самолетов, а если бы были, то они бы тоже бросали на берлинцев бомбы.
— Откуда они взялись?! Нам надо быстрее идти дальше, — вздохнул Джонни.
Густав молчал так долго, что мальчик поднялся и с любопытством поглядел в его сторону.
Он увидел перед собой согнутую спину. Руки солдата усердно работали, словно водили иголкой с ниткой.
— У тебя что-то порвалось?
Солдат покачал головой.
— Что же ты тогда шьешь?
— Погоди.
И тут мальчик увидел брезент. Он был разрезан на куски и разложен на земле. Рядом был воткнут в землю тяжелый солдатский нож.
Джонни подошел ближе и заглянул через плечо солдата. Тот как раз кончал сшивать два куска брезента; один из них по форме был похож на стельку.
— Я знаю, что это будет! — закричал мальчик. — Это будет ботинок.
— Хотелось бы, — ответил Густав, отматывая с катушки длинную нитку.
— Да ты все умеешь, — удивился мальчик, — и шалаш строить, и плот, а теперь еще и ботинки шьешь.
— Кто часто и подолгу живет вдали от дома и родной матери, тот со временем может многому научиться.
Джонни прижался головой к широкой и теплой спине солдата. Тот дышал глубоко и спокойно, и плечи его равномерно поднимались и опускались.
— Как вдруг стало тихо.
Отдых и забота Густава доставляли ему большое удовольствие.
— Да, — услышал Джонни его шепот, — тихо, как на кладбище.
— Или так, будто война кончилась…
— Хорошо бы.
— Как будет хорошо, когда настанет мир.
Солдат помедлил с ответом.
— Не могу тебе наверняка сказать, — заговорил он наконец, — потому что я немного старше тебя. Может быть, дело в том, что вам все время забивали голову вождями и завоевателями — и в школе, и в гитлерюгенде, и во время трудовой повинности. Да и в газетах, и по радио то же самое…
— Но ведь когда-то же должен наступить мир, — не отступался от своего мальчик.
Наступившая тишина и покой вокруг, теплое весеннее солнце, присутствие взрослого доброго друга располагали его к разговору на эту тему.
На этот раз плечи солдата поднялись резко, и Джонни понял, что тот пожал ими.
— Я действительно не могу тебе всего этого объяснить. Могу только сказать, чего бы я хотел для себя лично, когда кончится эта война: я хотел бы спокойно жить и работать. Да, по-настоящему работать, а не только разрушать. Иногда я мечтаю о доме, который построю сам, о настоящем собственном доме, из окон которого выглядывают люди, а во дворе играют дети. И моя мать выходит из дверей…
— Моя мать говорит, что пока эти коричневые свиньи или свинушки будут здесь… — мальчик вдруг запнулся. Горячая волна страха захлестнула его. Когда мать с горечью, а иногда даже со злорадством высказывалась о фюрере Адольфе Гитлере, Джонни ужасно боялся, что их могут услышать, он даже старался не упоминать при посторонних об этих разговорах.
Густав обернулся так, что голова мальчика соскользнула с его спины, и спросил:
— Что за свинушки?
Опомнившись, Джонни встал.
— Разве я что-то сказал?
— Да, ты говорил о каких-то свиньях.
Мальчик почувствовал, как зарделись его щеки.
— Так, вырвалось случайно, — сказал он и опустил взгляд. — Просто вырвалось. Может быть, потому что я был болен, может быть, это из-за лихорадки.