И мальчуган рассказал о том, что произошло в лесу совсем неподалеку от Берлина.
После рассказа Джонни они долго молчали. Даже собака и та успокоилась. Девушка, казалось, окаменела.
— Я предчувствовала это, — наконец сказала Ганка. — Когда Трехногий внезапно появился у нас через несколько дней и я увидела его изуродованное ухо, я сразу же поняла, что что-то случилось. Ты сказал, что машина наехала на мину. Как же вы могли отклониться от дороги?
— Она или шофер очень торопились. Точно я этого не знаю, потому что сидел сзади. Вероятно, они беспокоились, что машина всю ночь простояла в Фюрстенвальдо или в Мюнхеберге. Кроме того, на следующий день все дороги были страшно забиты…
— Бедный дядя Коля… Хорошо, Джонни, что ты тоже не сидел в кабине…
Потом они прошлись немного вдоль улицы. Трехногий следовал за ними. Он так низко опустил голову, что его ухо почти волочилось по пыльной земле. Выйдя к реке, они уселись на набережной и свесили ноги.
Ганка сняла каску, волосы ее были коротко острижены. Трудно было поверить, что у нее совсем недавно были косы. Она казалась повзрослевшей.
— А где же твои красивые, длинные волосы? — печально спросил Джонни.
— С ними было трудно справляться. Все время они мешались.
— Где дядя Коля?
— Где-то поблизости. Он повез обед. У него теперь новая кухня и грузовик в придачу. Последнюю разрушило снарядом, всего лишь позавчера. Дядя Коля, к счастью, как раз ушел в пекарню, а то и его бы, пожалуй, убило, как и пони.
— Как, пони погиб?!
— Я же сказала.
— Бедный пони. А Петя?
Девушка подобрала с земли несколько камешков и осколков кирпича и выпустила их из протянутой руки. На зеленоватой, освещенной солнцем воде разбежались круги.
— Петя сейчас далеко отсюда. Он уехал с тем же самым лазаретом, что и товарищ Эрнст Ешке, в глубокий тыл. Должно быть, он уже находится сейчас дома, где-то за Москвой, куда война не добралась. Петя не мог больше оставаться у нас, все ему напоминало здесь разрушение и смерть. Я на время его приютила, но потом мне нужно было вернуться на фронт. Я решила теперь оставаться санитаркой.
«Санитаркой, — подумал Джонни, — такая молодая и хорошая санитарка!» — Подумав об этом, он сразу же вспомнил раненых под аркой городской железной дороги.
— Я заняла место тети Даши, — сказала Ганка. — Это было в Карлсхорсте. Там мы еще два дня ждали вас. Но когда вы не вернулись, я должна была занять ее место. — Девушка сделала паузу и пристально посмотрела на воду. Потом она взяла себя в руки и, словно стряхнув с себя печальные мысли, продолжала: — Ну, а теперь расскажи-ка лучше о себе. Ты все еще бродяжничаешь? И, как я вижу, не все сложилось так, как ты ожидал, не так ли?
— Я пришел прямо оттуда. — Джонни показал рукой в направлении городской железной дороги. — Там находится лазарет, но что за лазарет, скажу я тебе! — И он сокрушенно покачал головой…
— Ты расскажи сначала о себе, лучше всего начни с того момента, когда тебя выбросило из машины и ты вновь остался один! — перебила Джонни девушка.
— Но после этого столько произошло. Если я буду рассказывать все это…
— Ну и что? — спросила Ганка. Она оглянулась на вновь прибывших солдат. — Мы пока еще не наступаем. Я мечтаю, чтобы нам вообще больше не пришлось воевать. — Она вздохнула, а потом приободрила мальчика словами: — Ну, давай, начинай же!
Джонни решил лишь коротко рассказать Ганке о том, что пришлось пережить ему за это время.
Однако девушка кое о чем хотела узнать подробнее. Особенно ее заинтересовали Франц, Рихард и Алеша. Она удивилась, что в окруженном городе были люди, которые хотели помогать русским. Обрадовало ее и то, что среди них был советский солдат, сбежавший из плена.
— Наши герои, — сказала она. — Они сражались даже в лапах фашистов!
Узнав о случившемся на баррикаде, Ганка спросила:
— И ты на самом деле присутствовал при том, когда обезоруживали этих юных бестий из гитлерюгенда?
— Да, — ответил Джонни.
— Но ведь с тобой могло что-нибудь случиться!
Мальчик втайне радовался, что девушка беспокоилась за него.
— На баррикаде больше ничего не случилось. Когда я наконец удрал, чтобы разыскать свою мать, попал в бой. Да, а сегодня утром я натолкнулся на лазарет. Но это вообще больше даже не лазарет. Дом умирающих, дом умерших, могу я тебе сказать…
— Минуточку, — прервала его Ганка, — опять этот лазарет. Он немецкий, что ли?
— Да, — ответил Джонни. — Я думал, что мать моя там работает. Я не нашел ее. Возможно, она там и не была, Но этот лазарет просто не выходит у меня из головы. Вот почему я так обрадовался, встретив тебя… Нет, не только поэтому, — поправился он, заметив удивленный взгляд девушки, — не только поэтому. Я очень рад, что снова нашел тебя. Но пока мы здесь сидим и болтаем, может произойти ужасное!
— И чего ты хочешь от меня? — холодно спросила Ганка.
Мальчик робко сказал:
— Пожалуй, ты можешь мне помочь.
— Что ты под этим подразумеваешь?
— Но ты же теперь санитарка.
— Да. Санитарка, но не врач! Там, где ты был, нужны непременно врачи, хирурги. И операционные сестры, понял?
Джонни утвердительно кивнул.
— И медикаменты, перевязочный материал, продовольствие.
— Да, но откуда ты знаешь?..
— Для этого не нужно особого ума. Но, — она сделала раздраженный жест рукой, — где теперь найти врачей, сестер и все остальное? Кроме того, наши солдаты, вынужденные сражаться, к сожалению, не неуязвимы.
— Жаль, — пробормотал Джонни, — а я ждал от тебя помощи.
Ганка встала, поправила свою темно-синюю юбку. При этом она выглядела немного рассеянной.
Справа от них находился пешеходный мостик через реку. Солдаты, взобравшись на него, разрезали длинными специальными ножницами спутанную колючую проволоку.
— Помогать, всего только помогать, — недовольно проворчала девушка. — Как будто Красная Армия и мои польские товарищи пришли сюда для того, чтобы помогать немцам. Думаешь, для этого они прошли больше тысячи километров?
Мальчуган тоже поспешил встать.
— Более пяти лет фашисты бесчинствовали на моей родине, — приговаривала Ганка, и лицо ее мрачнело. — А сколько чудовищных преступлений они совершили в Советском Союзе. Чего только они ни делали с людьми! Мы же не благотворительная община! — вдруг грубо набросилась она на мальчугана. — Уничтожить фашизм — вот зачем мы сюда пришли! — Она сжала руки в кулаки. — Ах, как я ненавижу, как ненавижу, ненавижу!
Джонни даже испугался.
«Что случилось с Ганкой?» Лицо девушки исказилось. Слезы набегали ей на глаза. Собака, что грелась в пыли на солнце, подошла, виляя хвостом. «Скажи, Трехногий, что это с ней?»
Ганка высморкалась и продолжала дальше с рассудительной интонацией.
— Когда еще в феврале мы лежали целую неделю на том берегу Одера, то многие говорили себе: там, по ту сторону, на другой стороне реки, должны же быть генералы и офицеры, которые хоть немного отдают себе отчет в том, что их ожидает, они сделают для себя кое-какие выводы. Теперь-то они должны понять, что их дело проиграно. Но вместо этого в апреле начались страшные бои у Зееловских высот, было много кровопролитных боев под Берлином… Потом, когда мы стояли у самого города, мы вновь спрашивали себя: «Неужели и теперь кое у кого из гитлеровцев не заговорит совесть? Они же должны знать, что значит вести бой в таком большом городе, где живут тысячи и тысячи людей». Но и на этот раз ничего нового! Нам приходилось отвоевывать улицу за улицей. Кровь, повсюду лилась кровь. Прежде всего наша кровь! Потому что фашисты сидели в хорошо укрепленных домах и бункерах, за руинами и за баррикадами. А теперь вот мы находимся в самом центре Берлина. Вчера советские солдаты штурмовали рейхстаг. Наверху, на его куполе, уже развевается красный флаг. А Гитлер? Ты слышал что-нибудь о нем?
— Да, — ответил Джонни, — сегодня рано утром…
Девушка сделала рукой нервное движение.
— Война могла бы уже кончиться, но, как видишь, гитлеровцы все еще сопротивляются. — Она показала на группу советских солдат. — Сегодня после обеда, возможно через несколько часов, они вновь должны идти в бой. Никто из них не хочет умирать, но они идут. Фашисты будут стрелять в них отовсюду: с крыш домов, из засады. Теперь чаще всего они стреляют из засады. Сколько моих товарищей останется завтра в живых? А мы должны помогать?..