— Его хорошо плавай, — проворчал он Рэбу всё на том же странном наречии.
Легко, точно это была тряпичная кукла, Рэб подхватил толстяка Дава и бросил его за борт. Всюду плавал, чай, гуще, чем водоросли в бухте, и воздух полнился его ароматом.
Меньше чем в четверти мили от «Дартмута», чётко вырисовываясь в лунном сиянии, стояли «Энергичный» и «Кингфишер». В любую минуту британские моряки могли прервать «чаепитие». Однако десанта не было. Мудрый губернатор Хатчинсон не решился прибегнуть к, помощи британских солдат.
Отряды на «Дартмуте» и «Элеоноре» кончили работу почти одновременно. С «Бивером» пришлось провозиться дольше, ибо бриг ещё не успел разгрузить остальной груз, а «чаёвники» имели строжайшее предписание не повредить его. Джонни хотел было перейти на «Бивер», чтобы помочь товарищам, когда мистер Ревир шепнул ему:
— Ходи твоя за мётлами. Чисти палуб.
Джонни с группой мальчишек выдраили палубу так, что она сверкала, как паркет в бальном зале. После этого мистер Ревир вызвал капитана и предложил ему осмотреть судно. Чай исчез до последней чаинки, но капитан Холл был вынужден признать, что во всех остальных отношениях судовому имуществу не было нанесено ни малейшего ущерба.
К рассвету на всех трёх судах работа была окончена. Мужчины, женщины и дети, молчаливой толпой запрудившие пристань, не расходились. Сойдя на берег, отряды выстроились в колонну по четыре. Все несли топоры на плечах. Раздалось громкое «ура» и заиграла флейта. Джонни показалось, что впервые за всю ночь было нарушено молчание — до сих пор, кроме треска топоров, врезающихся в морские сундуки, скрипа мачт да вполголоса произнесённых слов команды, он не слышал ни звука.
Джонни увидел Сэма Адамса — он скромно стоял в толпе с видом самого невинного зеваки. Старая лиса, так подумалось Джонни, только что полакомилась двумя курами и теперь держит третью в зубах.
Процессия направилась к центру города, и, когда проходила мимо одного из домов в начале Гриффинской пристани, кто-то раскрыл окно и сказал:
— Вот вы и порезвились, ребятки, сплясали свой индейский танец. А скрипачу кто заплатит, а?
Голос, такой холодный, что даже не понять, была ли тут скрытая ярость или одно равнодушие, принадлежал британскому адмиралу Монтегью.
— А вы спуститесь к нам! — крикнул кто-то в ответ. — Мы живо рассчитаемся!
Адмирал быстро втянул голову и захлопнул окно.
И Джонни, и Рэб, и все «наблюдатели» отлично знали, что скрипачу придётся заплатить сполна. Лучше же всех знал это Сэм Адамс. Англия, не имея возможности установить личность тех, кто был повинен в уничтожении ценного имущества, накажет весь Бостон, заставит страдать всех и каждого — мужчин, женщин и детей, тори и вигов без разбору, — пока они не возместят ей убыток. И конечно же, она не откажется от своих привилегий — обкладывать колонии таким налогом, каким ей вздумается.
На следующий день по всему Бостону слонялись люди — тут были и взрослые и мальчики, — которые еле волочили ноги от усталости и, казалось, пальцем не могли шевельнуть; кое у кого из них за ушами ещё виднелись следы краски, но никто — ни один из них — не говорил, отчего он так устал. Вместе со всеми дивились они, откуда взялись вчерашние «краснокожие», и гадали, что же в конце концов решит британский парламент. Но никто не сказал, чем он был занят в ту ночь, ибо каждый поклялся молчать.
Один Поль Ревир, казалось, не испытывал усталости после ночи напряжённого физического труда. Как только рассвело, он сел на коня и поскакал в Нью-Йорк и Филадельфию, чтобы поведать о бостонском чаепитии. Этот удивительный человек мог ночь напролёт взламывать сундуки с чаем, а потом как ни в чём не бывало целый день скакать во весь опор.
VII. Расплата
1
Когда же наступил час расплаты — расплаты за чай, — счёт превзошёл все ожидания. Бостон был охвачен яростью и отчаянием. Вначале ещё раздавались голоса умеренных граждан, которые считали «чаепитие» несколько незаконной операцией и советовали оплатить стоимость, уничтоженного чая. Но, когда они узнали, какое жестокое наказание готовилось городу, они поклялись, что ни одного пенса не заплатят. То же самое произошло и с остальными тринадцатью колониями. До сих пор бостонские дела их не очень волновали, теперь же они сплотились как никогда. То, чего не сделало само «чаепитие», довершило наказание за него. Недружные, подчас завидующие одна другой или просто равнодушные колонии объединились.
У Сэма Адамса руки дрожали больше обычного. Он был в восторге.
Ибо в далёком Лондоне парламент объявил Бостонский порт закрытым: ни одно судно, кроме военных кораблей и транспортов его величества, не имело прав войти в него, ни одно — выйти, покуда чай не будет оплачен. Английское правительство решило взять Бостон измором.
В этот день, 1 июня 1774 года, Джонни и Рэб, как, впрочем, большинство бостонцев, не работали, а только шатались по городу. Разгневанные люди собирались в кучки, кричали, размахивали руками, клялись, что умрут с голоду, погибнут, но не сдадутся! Даже самые заядлые тори разделяли это настроение — наказание всей тяжестью ложилось на плечи верноподданных короля, так же, как и на «краснокожих», которые своими руками вывалили чай в море. Закрытие Бостонского порта было актом деспотического произвола. Это было насилие. Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения даже самого умеренного из граждан.
Мальчики вышли на набережную. Здесь, на Долгой пристани, все торговые конторы были заперты, на окнах — ставни, парусные сараи опустели, такелажники и носильщики слонялись без дела. За одну ночь сотни их, так же как матросы, канатчики и портовые рабочие, оказались безработными. Огромные бостонские корабли, вот уже свыше столетия доставлявшие Бостону его богатство, стояли на якоре. Вход и выход были закрыты.
В первую очередь потеряли возможность добывать средства к пропитанию люди, обслуживавшие корабли и пристань. Но болезнь, их парализовавшая, должна была неминуемо распространиться и в конце концов охватить всех до единого. Где теперь купить одежду? Портные и суконщики закрывали свои лавки. Ни один житель Бостона не мог позволить себе приобрести серебряную чашку. Ювелирам долго не продержаться. Никто не был в состоянии платить арендную плату. Богатым домовладельцам грозило банкротство.
— Ну вот, — сказал Рэб бодрым голосом, — похоже, что мы будем голодать все вместе.
Они стояли на самом конце Долгой пристани, которая на полмили выдавалась в залив. Между Долгой пристанью и Хэнкокской виднелся британский флагман «Капитан», а дальше, возле Губернаторского острова, — «Живой», а за ним «Меркурий», «Магдалина» и «Татарин».
Флот его величества окружал город, наблюдая за тем, чтобы «портовый закон» не нарушался.
— Дядюшка Лорн огорчён. Он говорит, что типография не сможет печатать газету. Ему теперь не собрать подписчиков и никто не даст ему объявлений. Ему не на что будет покупать бумагу и краску.
— Он, кажется, отправляет близнецов?
— Да, домой, в Чéлмсфорд. Ну, мы-то справились бы с дядюшкой и вдвоём. «Наблюдатель» теперь будет выходить в уменьшенном размере. Дядюшка не собирается сдаваться. Газета будет во что бы то ни стало выступать за наши права, против бесправия, и дядюшка будет выпускать её до тех пор, пока не умрёт тут же, у станка, или пока его не вздёрнут на виселицу.
О виселице поговаривали. Губернатор Хатчинсон был отозван в Англию; бразды правления перешли к генералу Гейджу. Отборнейшие полки британской армии один за другим высаживались в Новой Англии. Англичане всерьёз решили положить конец мятежу. Все знали, что, Гейдж уполномочен всякого, кто, по его мнению, является зачинщиком, послать в Лондон, где его для вида будут судить и неминуемо приговорят к виселице. Кроме того, Гейдж имел право воздвигнуть виселицу у себя и казнить мятежников сам.