— С таким именем, как Присцилла, можно за кого угодно выйти замуж.
— Вот и нет! Я не могла бы, например, выйти за Рэба.
Джонни окаменел. До сих пор разговор его слегка раздражал, но вместе с тем казался занятным. Теперь Джонни начал не на шутку сердиться.
— Тебя никто и не просил, — сухо сказал он.
— Да, конечно. Но девушка должна ведь обо всём подумать. Чего только не случается с девушками! А вдруг? И она должна заранее всё для себя решить.
— Рэб никогда бы не женился на тебе. Он слишком… слишком…
— …замечательный, да? — Цилла взглянула на него своим милым, лукавым взглядом, чуть искоса. — Ты это хотел сказать?
Джонни именно это и хотел сказать.
— Да нет же. Но только из всех мальчишек, каких я знал, он ни на одного не похож.
Цилла не глядела на работу, которую держали её праздные пальчики. Взгляд её устремился куда-то вдаль, в сторону Маячного холма. Со скамьи под яблоней, где они сидели, был виден океан.
— Я знаю. Но, когда с ним сойдёшься покороче, он уже не кажется таким удивительным, то есть он, конечно же, очень замечательный, но только гораздо милее.
Следующий вопрос у Джонни вырвался невольно:
— А ты… каким образом ты… так коротко узнала его?
Она удивилась:
— Да ведь он сюда ходит и покупает мне конфеты, а как-то раз захватил меня в Старо-Южную послушать доктора Уоррена.
Рэб ни разу не рассказывал Джонни об этом. Конечно, Рэб был скрытен от природы, и его нельзя было винить за это — такой уж он уродился. Тем не менее Джонни почувствовал досаду. Цилла заметила, что лицо его подёрнулось тенью.
— Присцилла Силсби — так себе. Но Цилла Силсби — совсем никуда не годится.
Нижняя губа у Джонни выпятилась, а светлые его волосы, казалось, без всякого участия ветра вдруг взъерошились.
— Зато Присцилла Тремейн звучит хорошо. Я об этом подумала ещё тогда, когда тебя только привели к нам и мама сказала, что я должна буду выйти за тебя. Мне тогда было одиннадцать…
Им обоим было по одиннадцати тогда. Она была худенькой девочкой с нежным личиком. Одежда висела на ней мешком, так как она донашивала платья Доркас. Ей приходилось туго затягивать юбку у пояса, чтобы она не слетала. Хорошенькая, одетая кое-как, ласковая, но вместе с тем и колючая — за словом в карман не полезет, — Цилла сразу пришлась Джонни по душе. С тех пор он не очень задумывался, хороша она или нет. Сейчас он вдруг принялся разглядывать её лицо, склонённое над работой. Остренький подбородок её зарылся в белоснежный воротничок. Прямые волосы, чуть вьющиеся на концах, плоский носик и эти длинные ресницы, которыми она, казалось, его поддразнивала так же больно, как языком. Он смотрел и глазам своим не верил — так хороша она ему показалась вдруг! Он привык глазеть на хвалёную красоту мисс Лавинии Лайт и чувствовать, как у него мурашки по спине бегают. А сейчас у него мурашки оттого, что он посмотрел на Циллу Лепэм, на давнюю свою подружку Циллу!
Когда ему было одиннадцать лет, он говорил, что женится на ней, раз так надо. Когда же ему исполнилось четырнадцать, он сказал, что не возьмёт её в жёны, даже если её подадут ему на золотом блюде. А сейчас ему пятнадцать. Скоро он будет совсем взрослый, как Рэб, и начнёт ухаживать за девушками.
Цилла стала складывать работу.
— Сейчас мисс Лавиния попросит чаю, а мне надо до этого одеть, причесать, припудрить и надушить Исанну.
В конюшне Лайтов прислуживал один из солдат 4-го полка, расположившегося лагерем на выгоне. Цилла едва успела подняться со скамейки, как этот конюх вскочил и широко раскрыл перед ней дверь в кухню. Жеманный павиан! Чего он там раскланивается и распинается перед какой-то Циллой Лепэм? Этот рыжий попугай и по-английски-то не может разговаривать толком! Да, но он понимал то, чего Джонни ещё понять не мог, а именно — что Цилла была уже не подросток, а девушка, и очень хорошенькая притом.
— Цилла, — крикнул Джонни, — на минутку, пожалуйста!
Она повернулась спиной к раскланивающемуся и ухмыляющемуся конюху.
— Ну? — сказала она, остановившись под яблоней, против Джонни.
— Слушай… Как зовут этого парня?
— Пампкин.[17]
— Такой фамилии не бывает.
— Бывает. У него, например.
— Никто… ни одна девушка не захотела бы называться миссис Пампкин, правда?
— Правда.
Наступило длительное молчание, и следующие слова Джонни прозвучали неуклюже.
— Ты правильно сказала: «Присцилла Тремейн» звучит очень хорошо.
Он всего лишь хотел пошутить, а получилось торжественно. Оба смутились и уставились в землю.
Цилла ничего не ответила, а только потянулась к ветке яблони и сорвала маленькое зелёненькое яблоко. Она протянула его Джонни.
— Я не знала, что зимние яблоки такие ещё зелёные, — сказала она и зашагала к дому, и взглядом не удостоив восхищённого Пампкина.
Джонни спрятал яблоко в карман. Он его сохранит навсегда. Значит, Цилле и в самом деле нравилась фамилия «Тремейн». Впрочем… разве можно сохранить зелёное яблоко? Оно либо сморщится, либо поспеет, либо просто сгниёт. Отношения между людьми никогда не бывают неизменны. Хотя бы вот это яблоко. Кто знает — может, оно созреет и сделается ещё прекрасней, а может, самым обыкновенным образом сгниёт у него в кармане.
Джонни, придя домой, выложил яблоко на подоконник и с несколько суеверной тревогой стал ожидать, что с ним будет дальше. А было то, что Рэб пришёл и съел яблоко.
Джонни, после того как узнал, что Рэб тайно от него встречается с Циллой и угощает её конфетами, впервые в жизни познакомился с муками ревности и теперь, придравшись к яблоку, изо всех сил старался затеять ссору с недоумевающим Рэбом.
Рэб, как и следовало ожидать, не признавал тяжести своего преступления. Что он сделал? Съел червивое, никуда не годное яблоко? Да он даст Джонни целое ведро яблок, даже получше — «и перестань на меня смотреть так свирепо!»
— Оно правда было червивое, Рэб?
— Конечно.
А он, дурак, решил, что это яблоко — символ его отношений с Циллой!
5
Была уже осень, и Сэм Адамс в последний раз велел Джонни собрать «наблюдателей» к восьми часам.
— После сегодняшнего вечера мы больше собираться не будем — боюсь, что Гейдж уже всё пронюхал. Ему может прийти в голову арестовать мистера Лорна. А то пришлёт своих солдат и всех нас арестует.
— Не думаю, сэр, чтобы они захотели перевешать всех членов клуба. Ограничились бы вами да мистером Хэнкоком.
Джонни считал, что это комплимент, однако Сэм Адамс не казался польщённым.
— Они уже заметили, что наши зачастили на Солёную улицу и исчезают в дверях типографии. Впредь нам следует собираться только небольшими группами. Это будет самый последний раз… Да смотри, чтобы пунш был покрепче!
Переходя из дома в дом и напоминая клиентам о долге в восемь шиллингов, Джонни не переставая думал о пунше. За последние пять месяцев в Бостонскую гавань не вошло ни одно судно, кроме британских. Лаймы, лимоны и апельсины имелись только у английских офицеров да кое у кого из их друзей среди бостонских тори. Мисс Лавиния не могла пожаловаться на недостаток друзей среди англичан. Там-то он и раздобудет эти южные плоды.
Миссис Бесси выслушала его просьбу.
— Для кого же тебе нужны эти фрукты?
— Для кого? Ну, для Сэма Адамса, например…
— Ни слова больше! Давай сюда свою сумку, Джонни…
Сумка топорщилась от обилия плодов, когда миссис Бесси вернула её Джонни.
— Вот, лаймов только нет. Иззи их все пожирает.
— А кривляется она по-прежнему, чтобы получить их? Знаете, как она выламывалась перед матросами на Хэнкокской набережной!
— Ломается ли она? Ого! Лейтенант Стрейнджер научил её дурацкой песенке про какую-то Нэлл Гуин'.[18] Да уж мне ли тебе рассказывать обо всех её штучках!
— А куда девался этот кузен Сюэлл?
— Отправился в Уорстер. Вступил в ополчение.