Гелиоцентрическая система Коперника далеко не сразу была понята и оценена. Даже специалисты-астрономы долгое время с осторожностью относились к революционным идеям великого польского ученого. Тихо Браге пытался разработать компромиссную концепцию вселенной, согласно которой за Землей сохранялось центральное положение, а прочие планеты вращались вокруг Солнца. Эразм Рейнгольд приспособил к новому учению свои астрономические расчеты, но, признавая величие гения Коперника, «которым по заслугам будет восхищаться потомство», в конце жизни присоединился к гипотезе Тихо Браге. Другие, как Джон Ди, безоговорочно поддержали новую космологию, а в работах английских и французских натурфилософов прозвучала мысль о бесконечности вселенной.
Опасность открытия Коперника для религиозных вероучений была достаточно ясно осознана богословами. Деятели Реформации встретили его в штыки: Лютер с гневом говорил о «некоем астрологе, который намеревался доказать, что Земля приводится в движение и движется вокруг себя, а вовсе не небо или твердь небесная, Солнце и Луна… Но как свидетельствует священное писание, Иисус Навин остановил Солнце, а не Землю». «Необходимо побудить начальствующих лиц, чтобы они всеми надлежащими средствами подавили столь злое и безбожное мнение», — требовал Меланхтон.
Но господствующей тенденцией было стремление, приняв неопровержимые астрономические расчеты Коперника, объявить его учение полезной для наблюдений математической фикцией. Таким образом, гелиоцентрическая теория строения вселенной низводилась до роли удобной для вычислений гипотезы, не претендующей на объективную истину и не отражающей физической реальности мироздания. В этом духе было составлено предпосланное книге Коперника анонимное предисловие (что оно не принадлежало самому Копернику, установил еще Бруно, действительное же имя автора — им оказался богослов Андреас Осиандер — раскрыл позднее Кеплер). Гипотезы Коперника, сказано в нем, «могут быть и несправедливыми, могут быть даже невероятными; достаточно, если они приводят нас к вычислениям, удовлетворяющим нашим наблюдениям… И если она [книга Коперника] подобное придумывает, то происходит это вовсе не с целью убедить кого-либо, что все это действительно так…» (46, стр. 188).
За это предисловие, написанное, по словам Бруно, «невежественным и самонадеянным ослом», ухватились защитники схоластики и богословия; один из них выведен в диалоге «Пир на пепле» под именем доктора Нундиния (см. 8, стр. 93). На такой же позиции стояли и судьи Бруно; Беллармино писал: «Коперникова теория может быть представлена как простая гипотеза, но опасно утверждать ее истинность» (61, стр. 85–86). Против этого извращения смысла открытия Коперника, против изображения гелиоцентрической системы в качестве математической гипотезы, не имеющей отношения к действительному строению вселенной, и выступил Бруно.
Как вспоминал впоследствии сам Ноланец, он не сразу стал сторонником Коперникова учения: «Когда я был мальчиком и судил без философского умозрения, то считал, что так думать — безумие, и полагал, что это учение выдвинуто было кем-нибудь в качестве софистической и хитрой темы и использовалось праздными умами…» Потом, «когда был новичком в вопросах умозрения», Бруно считал теорию Коперника ложной, и лишь позднее, вероятно в последние годы пребывания в монастыре, он стал считать ее сначала «правдоподобной», потом «просто правильной» и, наконец, «самою правильною» (8, стр. 131).
Приняв учение Коперника, Бруно стал его страстным глашатаем и защитником. Одну из глав поэмы «О безмерном и неисчислимых» Бруно так и назвал: «О светоче Николая Коперника».