Но разгульная жизнь не мешала, однако, Байрону много читать и отдаваться поэтическому творчеству. Он энергично занимался в это время сочинением сатиры, которая должна была жестоко наказать эдинбургских обозревателей за оскорбление, нанесенное ему их несправедливой критикой. Он писал эту сатиру необыкновенно медленно, тщательно отделывая в ней каждую строку, так как понимал, что от успеха этого произведения будет зависеть вся его будущая литературная карьера. Молодой поэт еще раз посетил в том году Кембриджский университет для получения ученой степени, на которую он имел право. Осенью того же года Байрон переехал в свой Ньюстедский замок и продолжал там в тиши уединения точить оружие против своих литературных врагов. В ноябре 1808 года его постигло большое горе: он лишился своего любимого ньюфаундлендского пса Ботсвейна. Во время его болезни Байрон нежно ухаживал за ним и голой рукой обтирал ядовитую слюну с его губ. В одном из тогдашних писем своих он следующим образом извещал приятеля о постигшем его горе. «Ботсвейн умер! Он скончался 18 ноября от бешенства, которое причиняло ему большие страдания; он до конца продолжал быть кротким и ни разу не обнаруживал даже желания доставить малейшую неприятность окружавшим его. Я теперь потерял все, кроме старого Муррея» (лакей его). Ботсвейн был похоронен в Ньюстедском парке, и над могилой его хозяином был поставлен прекрасный памятник со следующей надписью:
Под этим местом
Покоятся останки того,
Кто владел красотой без тщеславия,
Силой без наглости,
Смелостью без жестокости,
И всеми достоинствами человека без его пороков.
Эта похвала, которая была бы ничего не значащей лестью,
Если бы она была подписана над прахом человека,
Представляет только справедливую дань памяти Ботсвейна,
пса,
Который родился на Ньюфаундленде в мае 1803 г.
И умер в Ньюстеде 18 ноября 1808 г.
На этом же памятнике было вырезано известное мизантропическое стихотворение Байрона, оканчивающееся следующими печальными строками:
Под камнем могильным прах милый лежит:
Один был мне другом – и тот здесь зарыт!
В январе 1809 года Байрон скромно отпраздновал в Ньюстеде, в кругу близких друзей, наступление своего совершеннолетия. После этого он немедленно отправился в Лондон, для того чтобы отдать в печать уже оконченную им тогда сатиру «Английские барды и шотландские обозреватели?» О настроении его во время создания этой знаменитой сатиры можно судить по тем многочисленным изменениям, которые он сделал в ней во время ее печатания. 13 марта Байрон в первый раз явился в палату лордов и одиноко, мрачно занял свое место на скамьях либеральной оппозиции. Несколько дней спустя после этого вышла из печати его сатира. Она сразу же произвела фурор. Первое анонимное издание ее разошлось в течение одного месяца. Необыкновенная сила и остроумие, с которыми молодой поэт громил в своей сатире шотландских критиков, до того пользовавшихся исключительной привилегией нападать и издеваться над начинающими писателями, встретили почти всеобщее одобрение, а смелость и юношеский задор, с которыми он развенчивал тогдашних литературных кумиров, делали ее чрезвычайно оригинальной и любопытной для читающей публики. Но эта же сатира в то же время привела в страшное негодование массу затронутых в ней лиц вместе с их друзьями и поклонниками. Далеко не все нападки, сделанные Байроном в его сатире, были справедливы или, по крайней мере, беспристрастны. Оскорбленный небольшой кучкой шотландских критиков, он в своем негодовании бросил вызов чуть ли не всем английским и шотландским писателям того времени. Поэт осмеял даже таких писателей, произведениями которых он в то время восторгался и которые несколько лет спустя стали лучшими его друзьями, как, например, Вальтер Скотт и Томас Мур. Байрон впоследствии сам сознавал все это и в своих последующих произведениях не раз высказывал сожаление, что написал эту «свирепую» сатиру.
За первым изданием «Английских бардов и шотландских обозревателей» последовало очень скоро второе, уже с именем автора и, кроме того, увеличенное сотней новых стихов. Сдав в печать это новое издание своей сатиры, Байрон стал готовиться к далекому путешествию, о котором мечтал с самого детства. В конце мая 1809 года он вернулся в Ньюстед, куда вскоре затем съехались все друзья его, для того чтобы надлежащим образом отпраздновать отъезд поэта на Восток. Отправляясь в далекое и, в то неспокойное время, не совсем безопасное путешествие, Байрон предварительно написал завещание, в котором, между прочим, просил, чтобы в случае смерти останки его положили в Ньюстедском парке рядом с покойным другом его – ньюфаундлендом Ботсвейном.
Глава IV. Путешествие. «Чайльд-Гарольд»
Заняв дополнительно денег, распростившись с матерью и пролив прощальную слезу над могилой Ботсвейна, Байрон в начале июня 1809 года уехал из Ньюстеда в Фальмут, где он должен был сесть на корабль, отправлявшийся на Восток. Молодой лорд, всего тогдашнего дохода которого едва хватило бы для уплаты одних процентов по его долгам, взял с собой в дорогу трех камердинеров и большой гардероб роскошной одежды, между прочим, ярко-красный сюртук, вышитый золотом и покроем напоминавший мундир английского адъютанта. Этот пышный сюртук предназначался для самых торжественных случаев. Подобно своему будущему герою Чайльд-Гарольду, в котором он изобразил самого себя, Байрон покидал родину в самом мрачном настроении духа. Он был пресыщен «женщинами, вином и славой» и видел кругом себя только «тучи и мрак». За несколько дней до отплытия из Фальмута поэт написал другу следующее: «Я оставляю Англию без сожаления и вернусь в нее без удовольствия. Я подобен Адаму, первому преступнику, приговоренному к ссылке, но у меня нет никакой Евы и я не отведывал никакого яблока, кроме разве уж очень кислого…»
2 июля корабль, везший Байрона и его друга Гобгауза, дождавшись попутного ветра, снялся с якоря и вышел из Фальмута. Молодой поэт долго стоял на палубе быстро удалявшегося судна и с глубокой тоской смотрел на исчезавшие в последних лучах заходившего солнца берега своей родины. То, что ему приходилось испытывать в эти минуты, он впоследствии выразил в «Чайльд-Гарольде» в прелестной песне, начинающейся следующими трогательными строками:
Благодаря хорошей погоде, корабль через два с половиной дня уже был в Лиссабоне. Здесь Байрон отличился, переплыв страшно быструю реку Таго в самом широком ее месте. Из Лиссабона он и Гобгауз решили, отослав свой багаж морем в Гибралтар, самим отправиться туда на лошадях через юго-западную Испанию. В многочисленных письмах своих, посылавшихся с пути матери и друзьям, Байрон замечательно подробно описывал все то, что ему пришлось видеть, слышать и испытать. Тон всех этих писем чрезвычайно игривый; в них нет и следа той тоски, с которой он покидал Англию. Кроме описаний местностей и нравов, они содержат и суждения о политических событиях, волновавших тогда Пиренейский полуостров.
Проехав на лошадях в семь дней около 500 английских миль, Байрон остановился отдохнуть в Севилье. О своих приключениях в этом городе он писал матери следующее: «Мы жили на квартире у двух незамужних испанок, которые доставили мне любопытный образчик испанских нравов. Они – женщины с характером, и старшая из них прелестна. Свобода нравов, представляющая здесь обыкновенное явление, немало изумила меня, и после некоторых наблюдений я убедился, что скромность не составляет характеристической черты испанских женщин, которые вообще очень красивы, имеют большие черные глаза и прекрасно сложены. Старшая хозяйка почтила вашего недостойного сына своим особенным вниманием. Она обняла его с большой нежностью при расставанье (я прожил у нее всего три дня) и, отрезав для себя локон от его волос, подарила ему свой, имеющий в длину около 3 футов; я его отсылаю вам и прошу сохранить до моего возвращения. Последние слова ее были „Adois, tu hermoso! Me gusto mucho“ („Прощай, красавчик! Ты мне очень нравишься“). Она предложила мне разделить с ней ее комнату, но моя добродетель заставила меня отклонить это предложение…»