После смерти Гершвина Голдберг часто говорил о том, что нужно переделать книгу, пересмотреть и дополнить ее новыми материалами. Но ему было не суждено осуществить эти планы. Несколько лет спустя после его смерти позвонил Генри Саймон из издательства "Саймон и Шустер" и спросил, не смог бы я переработать и дополнить книгу, но это предложение меня не заинтересовало.
Таким образом, в течение многих лет единственной биографией Гершвина, которая охватывала всю его жизнь вплоть до последнего дня, была моя небольшая книжка для молодежи. Но она рассказывала историю жизни Гершвина не так, как это нужно было для взрослой аудитории (и для потомков). К этому времени я сгорал от нетерпения проделать всю черновую и очень кропотливую работу, необходимую для написания полной и точной книги о Гершвине, который к концу 40-х — началу 50-х годов стал единственным американским композитором, почитаемым во всем цивилизованном мире.
Сколько понадобилось переговоров, споров и уговоров в Беверли-Хиллз, для того чтобы получить благословение Айры Гершвина и его согласие мне помочь. Айра — тот человек, которого не так просто уговорить, особенно если речь идет о затратах его времени и сил и от него требуется участие в делах, не предусмотренных его личным расписанием. Но если, уж он согласился помочь, то уже не может ограничиваться полумерами. С нашего первого интервью (когда мы составили список из пятидесяти или шестидесяти человек, которых предстояло опросить для того, чтобы собрать материал), когда он читал черновой вариант рукописи (он прочитал его в пять-шесть приемов, всегда интересуясь источниками той или иной информации, постоянно делая очень важные исправления, часто дополняя очень ценными сведениями) и когда просматривал корректурные гранки, и уже в конце подбирал иллюстрированный материал — всему этому Айра Гершвин отдал себя без остатка. Его авторитет и влияние открыли мне двери многих домов, которые без него так и остались бы для меня раз и навсегда закрытыми, и вдохновили на откровенный разговор многих из тех, с кем я общался и кто, безусловно, в другом случае так и не рассказал бы мне ничего.
Глава I
ОТ ГЕРШОВИЧА — К ГЕРШВИНУ
В истории жизни Джорджа Гершвина нет ничего от волнующих наше воображение историй о стремительном восхождении человека от нищеты к богатству. Многие биографы, исходя из того факта, что почти все свое детство и юность Гершвин прожил в Ист-Сайде, беднейшей части Нью-Йорка, описывали нищету, в которой он вырос. На самом деле ничего подобного никогда не было. В экранизированной биографии Гершвина искаженная картина его детства и отрочества особенно огорчила его мать. "Для уроков музыки у нас всегда были деньги, — замечает она с грустью. — Мой муж всегда зарабатывал достаточно, чтобы содержать семью".
Семья Гершвинов столько лет жила в Ист-Сайде потому, что здесь обычно находились многочисленные заведения, в которых работал отец. Отец же имел обыкновение жить поближе к месту работы. Но в большинстве своем квартиры, в которых жила семья, были большими, просторными, светлыми, а иногда и довольно дорогими.
Так как миссис Гершвин часто приходилось помогать мужу в его делах, семья, как правило, держала прислугу. Сестра Гершвина Фрэнсис не может припомнить случая, когда бы семья обходилась без помощи прислуги. Если дела отца шли сравнительно неплохо, мать вкладывала свои сбережения в бриллианты. (Паника 1893 и 1907 годов поселила в душах многих нью-йоркцев недоверие к банкам.) Когда наступали тяжелые времена, Айру посылали в ломбард заложить один из бриллиантов матери, и только один или два раза его пришлось сразу же продать. Но даже в трудные годы семья никогда не знала настоящей нужды. Мать очень разумно распоряжалась семейным бюджетом, и даже тогда, когда богатства иссякали, оставалось еще достаточно для того, чтобы не только купить самое необходимое, но даже позволить себе кое-какую роскошь. Фрэнсис вспоминает, что в один из таких тяжелых периодов ее отправили летом в лагерь на целых две недели. В карманах у детей всегда звенела мелочь, которую они могли истратить на кино или на поездку на Кони-Айленд. Они отлично помнят времена, когда родители часто ездили на скачки. Пять или шесть раз они брали с собой Айру — ему было тогда лет двенадцать-тринадцать.