В свидетельстве о рождении он был записан как Якоб Гершвин. Так же как и Айру, родители предпочитали звать его другим именем и для начала выбрали имя Джордж. Айра не помнит, чтобы он сам называл его как-то иначе.
С рождением еще двух детей семья могла считать себя сложившейся окончательно. Артур родился 14 марта 1900 года. Впоследствии он стал коммивояжером кинобизнеса, затем биржевым маклером. Но сердце его, как и брата Джорджа, было отдано музыке. Он написал свыше 150 песен. "Я, — говорит он, — самый известный композитор неопубликованных песен". Одна из них так понравилась Джорджу, что он исполнил ее в своей программе по радио. Артур был также автором либретто музыкальной комедии""Леди говорит "Да!" (The Lady Says Yes), поставленной на Бродвее в 1945 году и выдержавшей 87 представлений. Его брак оказался неудачным, он развелся с женой Джуди; у них один сын Марк Джордж.
Фрэнсис (или Фрэнки, как называли ее братья) родилась в 1906 году, в тот же день, что и Айра, — 6 декабря. Она рано проявила способности к танцам и пению, которые демонстрировала, участвуя в школьных концертах, когда ей было всего десять лет. Вскоре она стала профессиональной исполнительницей в турне с постановкой "Страна лакомств" (Daintyland) и получила за это 40 долларов в неделю — сумму, которой хватило лишь на то, чтобы оплатить счета за гостиницу и еду за себя и свою мать, сопровождавшую ее. В зрелые годы она появилась на Бродвее, участвуя в мюзиклах "Карусель" (Merry Go Round) и второй постановке "Американы" (Americana), затем была ведущей исполнительницей в ночном клубе популярного кабаре в Париже. Она была также известна как исполнительница песен брата Джорджа. Несмотря на то что она имела небольшой, слегка с хрипотцой голос, Джордж всегда высоко отзывался о том, как она понимает его музыку, особенно манеру, в которой она передает движение ритма.
В 1930 году она вышла замуж за Леопольда Годовского-младшего, сына всемирно известного пианиста, который и сам был великолепным скрипачом. Сын, однако, прославился как изобретатель. Вместе с Леопольдом Маннесом он изобрел цветную фотографию, известную как кодохром. Годовские жили в поместье Уэстпорт, штат Коннектикут, и воспитали четверых детей, одна из девочек названа Джорджией — в честь своего знаменитого дяди. Недалеко от их дома компания Истмен Кодак построила для Леопольда Годовского лабораторию. Таким образом, семья Годовских получила новый, еще более удобный и элегантный дом в Уэстпорте, который выходил прямо на Лонг-Айленд-Саунд.
Так как Морис Гершвин хотел жить непременно поближе к месту работы, Гершвины постоянно кочевали с места на место. На Снедикер-авеню семья прожила всего восемь месяцев, а затем снова вернулась в Манхэттэн, в Ист-Сайд. После этого они снимали в Ист-Сайде несколько разных квартир (на Форсит-стрит недалеко от Деланси, на пересечении Второй авеню и Седьмой улицы, на Гранд-стрит, на углу Второй авеню и Четвертой улицы), прежде чем поселились на Кони-Айленд, а затем на 129-й улице Гарлема. Даже великолепная память Айры не в состоянии точно проследить все перемещения семьи с 1900 по 1917 год. Он, однако, сумел подсчитать, что к 1917 году семья сменила 28 квартир: из них двадцать пять — в Нью-Йорке и три — в Бруклине.
Мать твердой рукой правила семейной колесницей. Она была гордой и самолюбивой женщиной, а неуемное тщеславие никогда не давало ей сидеть сложа руки. Ее громадная энергия, которая часто не находила выхода, а также ее стремление достичь материального и социального благополучия, увы, не достигали цели, часто делали ее несчастной. Но она царила в семье с безраздельностью императрицы.
Иногда пишут, что Джордж "обожал свою мать". И действительно, он однажды сказал, что "она женщина того типа, о котором композиторы слагают песни о матерях, — я относился к ним всерьез". Но все-таки дело обстояло не совсем так. Унаследовав ее силу воли и целеустремленность, ее гордость и даже эгоизм, Джордж часто ссорился с ней. Став взрослым, он был прекрасным сыном, преданным, заботливым, внимательным и добрым. Но его письма, говорят о том, что если он и любил кого-то (не считая брата Айры), то это был отец, а не мать. Теперь уже покойный Грегори Зилбург, его психоаналитик, говорил, что, по его мнению, если бы было по-другому, то есть если бы Гершвин любил свою мать и лишь с уважением относился к отцу, он превратился бы в безнадежного неврастеника. То, что Гершвин сумел найти себя в своем творчестве и в жизни, стало возможным только потому, что его отношение к матери и отцу было таким, а никаким другим.