Весь поникнув, как погибшая душа в высокой пустой пещере, он пинает злосчастный чемодан и ощупью пробирается к умывальнику. Это такой стол, на нем массивная мраморная доска, на доске глубокий таз в голубой цветочек и огромный кувшин, ручка у него такая, что можно голову просунуть, а рядом лежит красное мыло с неприятным запахом, как в станционной уборной. Джош попробовал поднять кувшин одной рукой, испугался, попробовал двумя, но это оказалось все равно что оторвать от земли человека, да еще, того гляди, на пол прольешь. Как глупо. Глупо! Все - одна сплошная глупость. Зачем он сюда приехал? Ведь мама пыталась его отговорить: "Нет, Джош, по-моему, не стоит тебе. Твои двоюродные - это совсем другое дело. Она женщина старая и не без странностей". А надо было маме связать его по рукам и ногам и посадить на цепь дома у ворот.
Кровать так близко... он отвернулся и с размаху повалился на нее, но край оказался очень твердый и постель чересчур высокая, он чуть было не промахнулся.
Вроде бы чья-то рука погладила его по волосам?
- Джошуа, что же ты заснул, ведь еще совсем рано, без десяти девять...
Примерещилось? Далеко-далеко. До того далеко, что уже все равно.
Воскресенье
4
Огромный кувшин с голубыми цветами на боку начал вырисовываться в сознании Джоша все яснее, отчетливее и все огромнее, все неправдоподобнее. Вокруг в полумгле выстраивались парадом разные завитки и шишечки и непонятные черты обстановки, Прадедушка Плаумен в немыслимом облачении качался в воздухе, похожий на гигантского короля бубен из небывалой карточной колоды. И звон в поднебесье, музыка сфер: треньк, треньк! Хрустальные подвески, много-много хрустальных подвесков, они трепещут, точно стрекозы, застрявшие в паутине, и кружатся, сталкиваясь и звеня. Это высоко-высоко, пурпурная и устрашающая, роняя стрелы света, висит последняя на земле хрустальная люстра, каких уже давно не бывает. А еще выше, на потолке над нею, - розы: цветки, шипы, листья - розовая алебастровая лепнина.
Джош, подавленный всем этим величием, окончательно приходит в себя, его ранят алые, пурпурные и розовые блики, и колючая желтизна, и вся эта дикая и какая-то зловредная мебель. Господи, где же это он спал? Где это он проснулся? Нет, правда, Джош, чудо еще, что ты живой.
Он пробует присесть, но только глубже проваливается в, пуховики, в животе у него мучительно пусто и в то же время неприятно полно, там что-то неприлично, унизительно булькает. Джош, тебе, кажется, понадобится ванная комната. Интересно, где она? У тебя там назревает срочное дело.
Осторожно, ощупью, спустил ноги через край кровати, необъятное атласное одеяло тоже соскальзывает вместе с ним, нащупываешь, нащупываешь ногой пол нет его, хочешь верь, хочешь не верь, нет пола, и летишь в пропасть, падая коленями в пуховые ромбы. Что это - кровать или эшафот? Сразу и не ответишь.
Отдуваясь и разгребая руками пуховые груды, вываливаешься из кровати, а потом в коридор, по пути больно ударяясь плечом о косяк приоткрытой двери. И, громко крякнув, с размаху останавливаешься.
Джош остановился у стены, нахохлившись, съежившись от боли, на минуту даже забыл, зачем шел.
Надо же, как у него все неудачно получилось. Приехал, называется. Отыскался, наконец, один Плаумен - заведомый придурок, стихи, видите ли, пишет (подходящее ли дело?) и от холодной воды покрывается гусиной кожей. Такой, которого надо откармливать рыбьим жиром и морковью. Неполноценный экземпляр, ходить не умеет - обо все спотыкается, а спать ложится прямо одетый, как в дорогу.
Да, да, Джош Плаумен, ты одет, как в дорогу. Мама! До чего же все помялось! Пощупал, где галстук? Галстук она сняла. А ботинки? Ботинок на ногах нет. Заглянул обратно в комнату: чемодана не видно. Это уж точно, мам, если где-то что-то не так, без меня не обойдется.
А ночь, между прочим, прошла. И добрая половина дня, кажется, тоже. Снаружи солнце сияет вовсю и просачивается в коридор сквозь разноцветные стекла по бокам парадной двери, страшноватые такие щели, и сквозь них проливаются на пол синие, зеленые и кроваво-красные лужи света, так и хочется вытереть их тряпкой, дочиста, досуха.
Надо же, человек проспал всю ночь одетый. Как это ты умудрился, Джош? Очень просто. И не поужинал даже. А она, наверно, стряпала вчера весь день. Только прикоснулся к подушке - и меня нету.
Лежал на кровати, как бревно бесчувственное, бедная старушка надсаживалась, переворачивала его, расстегивала ему рубашку, распускала галстук, расшнуровывала грязные ботинки. Хорошо, что вы этим ограничились, тетя Клара, хорошо и для вас, и для меня. У меня ведь есть своя мужская гордость. Если бы вы стянули с меня еще и штаны, уж я бы с вами поговорил. Я бы погонял вас по улицам, размахивая этой вашей люстрой. А чемодан куда вы дели? В шкаф спрятали? Надеюсь, не открывая?
Где у вас ванная, тетя Клара? Где-то же она должна быть. В которую дверь толкнуться? У нас мама, например, повесила табличку: "Это - здесь". Очень даже удобно.
Большая экономия времени, когда гости приходят.
Все двери закрыты, и все одинаковые. Это-то и неприятно, тетя Клара. Распахнешь не ту дверь, и вы же со страху выскочите из постели.
Взялся за круглую дверную ручку, рубиново-красный шар, тихонько повернул, просунул голову в образовавшуюся узкую щель. Просторная комната, длинный стол, спокойно усядутся десять толстых Плауменов, десять кресел придвинуты к столу, три прадедушкиных портрета по стенам. Больше ничего разглядеть не успел. Не до того сейчас.
Дальше на цыпочках кое-как проскользнул сквозь щекотную портьеру и вошел в заднюю прихожую. Прямо перед ним - тетя Клара. Стоит в белом чепце набекрень и в лиловом, представьте себе, халате до пят и держит за ручку большую кружку чаю с молоком - из такой кружищи только лошадей поить.
- Доброе утро, Джошуа.
Вот так наряд! Последний писк моды для ведьм и колдунов.
- Ну, учить тебя спать мне не придется. Это у тебя самого получается превосходно.
Джош болезненно ухмыляется. На большее он сейчас не способен.
- Уже половина девятого, мой мальчик. Ты проспал целых двенадцать часов.
Джош, страдая, смотрит на кружку с чаем.