Ответа не было. Он тихо открыл дверь и вошел.
Глава 13
В комнате ощущался слабый болезненно-сладковатый аромат цветов и лекарств — запах, которым пропитаны обычно комнаты инвалидов. На улице по-прежнему пекло солнце, и пробивавшиеся сквозь опущенные жалюзи три длинных горячих луча наискосок падали на лежавшую на кушетке белую фигуру. В этих золотистых полосах света плясали бесчисленные мелкие пылинки, казавшиеся единственными живыми существами в погруженной в молчание комнате. Даже цветы поникли, как будто отдав свою жизненную силу женщине с желтовато-пепельным лицом, дыхание которой едва колебало оборки из лебяжьего пуха на ее груди. Серая шелковая салфетка, наброшенная на клетку, где жил снегирь, слабо затрепетала, когда открылась дверь. Дубовая мебель, темная и неясно различимая, казалось, испуганно отпрянула в углы комнаты.
Стояла такая мертвая тишина, что Жиль замер и ощутил странный глухой толчок в сердце. Он бесшумно закрыл дверь и, склонив голову, заглянул в лицо жене. Длинная фигура его в тусклом свете выглядела чуть ли не величественно.
Ирма не умерла, как ему сперва показалось, она спала. На маленьком столике возле кушетки лежала книга, которую она читала — «Царство Божие внутри нас» Льва Толстого, а кроме нее — три розы, мензурка и пузырек с лекарством. Взгляд Жиля задержался на розах — по какой-то странной прихоти судьбы это был любимый сорт Джослин, называвшийся «Ривьера». Солнечные лучи падали на две розы цвета закатного неба; они пламенели и переливались в ярком свете, с лепестков же третьей розы, лежавшей в тени, мрачная атмосфера комнаты, казалось, согнала все краски. Это показалось ему предзнаменованием, и он вздрогнул. Взяв розу, он положил ее на свет. Ирма во сне хрипло вздохнула.
Жиль отступил, ему показалось, что она сейчас проснется, но этого не случилось. Он прислушался к ее дыханию; оно было слабым, неровным и затрудненным; если бы не его регулярность, можно было бы подумать, что душа ее уже рассталась с телом. Жилю показалось, что Ирма не так уж и близка к смерти; неутихавшая боль связанных с Джослин переживаний и мелькавшая тень возможного разоблачения и позора всегда отягощали его мысли.
Негромкие звуки голосов раздались где-то в коридоре, затем проскрипели приближавшиеся к двери шаги. Жиль отступил за ширму, отгораживавшую кушетку от окна и застекленной двери в сад. Нервы его были настолько напряжены и расстроены, что ему претила сама мысль с кем-то встречаться и разговаривать в присутствии жены. Дверь в сад была не заперта, даже немного приоткрыта. Он ждал, готовый выйти из комнаты, если кто-нибудь войдет.
Дверь тихо отворилась, и он услышал тихий диалог на французском языке:
— Мадам спит, мосье.
— Ах! Тогда не будите ее, ради Бога. Я зайду позже. Никакой срочности нет — я просто хотел с ней немного поболтать. Спасибо, Полина; осторожно, не хлопните дверью.
Жиль узнал в высшей степени деликатные, рокочущие звуки нильсеновского голоса. Дверь тихо закрылась, и сквозь увитую цветами решетку он увидел квадратную фигуру на цыпочках спускавшегося по лестнице шведа. Он заметил также черные тучи, быстро надвигавшиеся с моря на берег; оливы на склоне внизу от дороги начали уже немного подрагивать от ветра. Жиль, ощущая какое-то ребяческое раздражение, ясно видел широкое морщинистое лицо Нильсена, пышные рыжеватые усы и золотой монокль, вставленный в глазницу и обращенный к небу под наибольшим углом, под каким только позволяла это сделать его короткая шея.
Жиля охватило вызванное усталостью нервное напряжение, сделавшее его каким-то сверхчувствительным к внешним раздражителям, — все, что он видел и слышал, неизгладимо запечатлевалось его органами чувств.
Когда Нильсен скрылся из виду, Жиль снова повернулся к кушетке, на которой спала его жена. Она лежала неподвижно, погруженная в глубокий сон; может быть, она никогда не проснется и даст ему наконец свободу? Он машинально взял в руки мензурку; на дне ее оставалось несколько капель жидкости. Он принюхался и ощутил болезненно-сладковатый запах морфия, который ни с чем невозможно спутать; слегка вздрогнув от отвращения, он поставил мензурку обратно. Это лекарство Ирма принимала каждый раз, чтобы уснуть. Он с каким-то восхищением взглянул на склянку, почти до краев полную белесоватой жидкостью. Даже десятая часть этого количества его бы убила. А что, легкая смерть! Он с каким-то негодованием ощутил, что пузырек не должен стоять здесь — Ирма перед сном всегда прятала его под подушки, боясь ошибиться. Он видел это много раз. Почувствовав пальцами округлость, холодной скользкой бутылочки, он машинально огляделся в поисках лекарства, которое она принимала сразу же, как просыпалась, осоловелая и оглушенная морфием. Лекарство это должно быть наготове, оно всегда стоит здесь! Но на столике была лишь склянка с морфием, другая же, нужная, лежала, очевидно, под подушками.