Его нерешительность и уныние исчезли, он позабыл обо всем, кроме этого выражения скорби и безнадежности на ее лице. Он провел рукой по глазам, пересек дорогу и подошел к девушке, опустив голову так, что лицо его скрылось под широкими полями крестьянской шляпы.
Джослин молча протянула ему руку, и, когда он ощутил прикосновение ее тонких пальцев, ему показалось, что на ладонь его положили кусочки льда.
Потом она сказала:
— Давайте поднимемся поближе к вершине холма. Если где-нибудь на свете можно обрести покой, то лишь среди олив.
Сердце его лихорадочно застучало, и он почувствовал, что задыхается.
Они сошли с пыльной дороги и молча стала взбираться по каменистому склону, следуя изгибам узкой тропы. Здесь росли желтый ракитник и малиновый горошек; среди зарослей розовато-лилового чабреца виднелись малиновые гладиолусы и белоснежные побеги дикого чеснока. Усиливавшийся ветер донес до них аромат хвои и садовых роз; земля постепенно остывала — обычная для ясного солнечного дня жара сменилась прохладой, принесенной собиравшимися тучами.
Когда Жиль вслед за Джослин взбирался по крутому склону холма к вершине, его сперва охватило чувство облегчения, кровь радостно забурлила в его жилах — он ведь снова был с нею, и это заставило его забыть все тревоги и сомнения. Да, он с наслаждением наблюдал, как гнулась ее стройная фигурка, когда она карабкалась в гору в двух шагах перед ним, любовался на поворотах тропинки тонким профилем девушки. Но задолго до того, как они остановились, к нему вернулись болезненные сомнения: что она скажет, когда наконец заговорит? Кем они могут стать друг для друга в будущем? Натворил ли он уже столько, что не получит прощения? На него накатывали приступы то тупого, беспробудного отчаяния, то безумной надежды, а по пятам за ним неотступно, подобно призраку в кошмарном сне, гналось видение его жены, просыпающейся в полутемной комнате и тянущейся рукой к столику.
Они поднялись уже довольно высоко по склону поросшего оливами холма, но никто из них так и не заговорил. Мрачный багрянец, подобно мантии, покрыл скалистые склоны гор, уходящих на запад, в глубь материка. Он простерся над сушей, начиная от самой береговой линии, за которой мрачно темнело море, и сгущался на склонах холмов, сходившихся к синим вершинам, которые выделялись темной изломанной линией на фоне затянутого облаками неба. На нависавшем над морем сером покрывале туч виднелась узкая желтая полоска света, напоминавшая о скрывшемся из виду солнце. Там, где оно должно было находиться, фиолетовые воды у темной линии горизонта вздымались высокими крутыми валами, а ближе к берегу небольшие белые прибрежные буруны шипели у окал, окаймлявших мелкие бирюзовые заводи.
Ветер, вздыхая, кружился среди олив и пел грустную песню, которая понемногу становилась все громче. Ему аккомпанировали печально скрипевшие узловатые стволы деревьев. Среди зловещего колорита окружающей природы небольшое фиговое дерево выделялось ярким зеленым пятном, на котором глаза могли с благодарностью отдохнуть.
У подножия небольшой полуразрушенной серой башни, увенчанной с обеих сторон двумя кипарисами, Джослин остановилась и, прислонясь к разбитой лестнице, стала пристально вглядываться в море. Какая-то маленькая птичка-певунья затянула тихий реквием по исчезнувшему сиянию дня; из долины временами доносились крики петухов. Кроме этих звуков и вздохов ветра, не слышно было больше ничего.
Джослин наконец заговорила.
— Мне нравится это сердитое белое кипение моря, — сказала она.
Жиль жадно прислушивался к звукам ее голоса, и они немного успокоили его.
— Да, оно великолепно, — сказал он в ответ. Его длинная фигура возвышалась за спиной девушки; он держал в руках шляпу и глубоко дышал, подобно человеку, долго пробывшему под водой. Он осознал, что избитыми словами ее расположения не завоюешь, и сделал отчаянную попытку приготовиться к тому, что сейчас должно было произойти. Ему хотелось упасть к ее ногам, но он стоял, прямой как палка, лишь покусывая кончики усов и нервно сжимая пальцы.
Наконец Джослин проговорила, не глядя на него:
— Мы должны кое-что сказать друг другу, не так ли?
— Да. Что заставило тебя прийти?
— То, какое у тебя сегодня было лицо на станции.
— Ах!
Обоим этот обмен вопросами и ответами казался странным и неестественным. Снова воцарилось молчание. Их лица, находившиеся так близко друг от друга, были обращены к морю, но ни один из них не смотрел на него. На лице Жиля опустошительные следы волнения отразились сильнее — то ли потому, что он был старше девушки, то ли из-за того, что он принимал все ближе к сердцу. Птичка все еще пела, и в ее негромком щебете был какой-то странный пафос.