Исходя из того, что говорит Бруни, становится ясно, что привлекательность стиля периодической речи во многом заключается в свойственных ей антитетичности и параллелизме; как он описывает это в другом месте трактата, «paria paribus redduntur aut contraria contrariis vel opposita inter se»[42]. Элемент уравнивается элементом, и основной методологией является сопоставление одного с другим.
Гуманисты подражали тому, что вызывало их восхищение, и сочиненные ими периоды сконструированы в соответствии с тем, что описал Бруни. Пример можно привести из самого Бруни за одну-две страницы до того, как он анализирует Платона в De interpretatione recta; и в виде исключения будет честным разделить предложение на части, чтобы показать, каким образом собрана эта мозаика. Он рассуждает о том, до какой степени переводчику текста следует пытаться воспроизвести форму и содержание того, что он переводит:
(a) ut
ii, qui exemplum picturae picturam aliam pingunt,
(1) figuram et statum et ingressum et totius corporis
formam inde assumunt,
(2) nec, quid ipsi facerent,
sed, quid alter ille fecerit,
meditantur:
(b) sic
in traductionibus interpres quidem optimus
(1) sese in primum scribendi auctorem
tota mente et animo et voluntate
convertet et quodammodo transformabit
(2) eiusque orationis
figuram, statum, ingressum coloremque et lineamenta
cuncta exprimere meditabitur[43].
Ведь как художники, которые пишут картину с чужого образца, копируют внешность, позу, движение и очертания изображенной на ней фигуры, размышляя не над тем, как создать собственное произведение, а вникая в то, что создано другим, точно так же и каждый опытный переводчик всей своей душой, всеми помыслами, всеми силами ума устремляется к оригинальному тексту и как бы переплавляет его форму [позицию, ход[44]], его настроение, особенности его стиля.
Аккуратный параллелизм очевиден, и Бруни вносит разнообразие в общую симметрию своего предложения, украшая ее разными искусными способами. Например, настоящее время протазиса оказывается основанием для чуть более напористого будущего времени в аподозисе; кроме того, подлежащее во множественном числе в протазисе (ii qui pingunt…) соотносится с чуть более определенным – поскольку оно находится в единственном числе – подлежащим в аподозисе (interpres). Гуманистам могли бы быть по душе и другие особенности этого предложения: а(1) использует череду терминов для создания полисиндетона; a(2) выражено в виде ясного антитетического изоколона; b(2) представляет собой расширенный ряд терминов в виде асиндетона, который с появлением двух новых терминов снова переходит в синонимичный (-que и et) полисиндетон; и Бруни заканчивает аподозис тем же глаголом (meditari), что и протазис, таким образом закругляя период с помощью полиптотона. В этом предложении много таких достоинств.
Кажется почти неуместным пристально рассматривать здесь само содержание протазиса, и все же это в некотором роде полезно. Суждения о художниках, которые можно вывести из предложения, следующие: (1) художники иногда создают картины по образцу других картин; (2) тогда они заимствуют внешность, позу, движение и очертания образца; (3) также они озабочены не своим собственным изобразительным методом, а методом копируемого художника; (4) в этом отношении они походят на переводчика текста… Как наблюдения о живописи – которые должны бы наверняка или с вероятностью пролить свет на искусство переводчика – они очевидно бессодержательны настолько, что природа изобретательских навыков Бруни в предложении такого рода ставится под сомнение. Фактически, как ясно из контекста, смысловым ядром в периоде Бруни становится заявление о литературном переводе: «interpres optimus formam primae orationis exprimit» («опытный переводчик выражает форму оригинального текста речи»*). Это заявление развивается в периоде благодаря орнаментальному сравнению с другим видом деятельности – живописью. Но в основе сравнения лежит не само это заявление, а скорее то, что ряд критических терминов, которые для Бруни привычны в разговоре о литературе: figura, status, ingressus, color, lineamenta, forma, – были по своему происхождению визуальными метафорами, и потому их можно было применить по отношению к живописи. Эта двойственная применимость, что-то вроде типично гуманистического tertium comparationis, была лексическим фактом, классической привычкой взаимного обмена метафорами из рабочей терминологии литературной и художественной критики. Figura – это одновременно и тело или его форма, и риторическая фигура речи; status – это поза или положение, а также тип обсуждаемого вопроса; ingressus – это походка или движение человека, а также начало чьей-нибудь речи; color – одновременно цвет и риторическое украшение речи; lineamenta и forma – черты и форма как тел, так и речи. С целью подчеркнуть все это, Бруни придерживает самые нарочито изобразительные из своих терминов, color и lineamenta, и употребляет их только касательно литературы; в протазисе и применительно к живописи они сливаются в более общий термин forma, и только в аподозисе forma распадается на свои составляющие – color и lineamenta. Следовательно, период вырастает из двух вещей: из суждения о писательском мастерстве и из ряда терминов, становящихся мостиком между писательским мастерством и живописью. Первое – это содержание, готовое к орнаментальному развитию; второе – это средство, с помощью которого это развитие примет форму сравнения. С учетом этого и желания собрать период развитие становится ясно предсказуемым: заявление о живописи будет сформулировано в параллели с заявлением о писательском мастерстве.
42
Op. cit. Р. 87. [ «Cимметрично располагаются слова или одинаковые, или противоположные по смыслу или же противоречащие друг другу», цит. по: