Дружба всегда многое значила для него. Почти всю жизнь он провел вдалеке от родных и в эмоциональном отчуждении от большинства из них. Друзья были семьей, которую он сам себе выбрал. Используя естественнонаучный термин избирательное сродство, Гёте уподобляет связующие людей узы любви, брака и дружбы связям, возникающим в результате химической реакции. Люди, между которыми возникает химическое притяжение, образуют либо устойчивое соединение – брачный союз, – либо такое, которое легко распадается под воздействием внешних факторов, когда, например, один из элементов заменяется другим, в результате чего возникает или не возникает новое соединение. Ему эта химическая метафора не больно-то нравилась, казалась чересчур детерминистской и оставляющей слишком мало места свободе воли. Слово “избирательное” он был склонен принимать в том смысле, что выбор обусловлен сознательным решением индивида, а не биохимическими свойствами организма, от него самого никак не зависящими. В любви тех, кого он избрал своими друзьями, равно как и тех, кто избрал другом его, он черпал силы и поддержку; поступок, которым он причинил боль своим друзьям, хоть и был стопроцентно оправданным с деловой точки зрения, казался ему по-человечески неверным.
С Лиз Колдер его в начале семидесятых познакомила ближайшая подруга Клариссы Розанна Эдж-Партингтон. Мать Клариссы, Лавиния, тогда как раз недавно перебралась на постоянное жительство в городок Михае на юге Испании – генерал Франко считал его самым живописным уголком Андалусии, – который притягивал к себе сторонников крайних консервативных взглядов со всей Европы, а впоследствии в романе “Прощальный вздох Мавра” послужил прототипом города Бененхели. Перед отъездом Лавиния продала принадлежавший ей большой дом на Лоуэр-Бел-грейв-стрит, 35, актерской чете Майкла Редгрейва и Рейчел Кемпсон, те же затем неожиданным образом перепродали его жене никарагуанского диктатора Хоуп Сомосе; при этом Лавиния оставила дочери маленькую двухэтажную квартирку с отдельным входом и номером 37а. Кларисса со своим мужем-писателем прожили там три с половиной года, пока не купили себе дом в Кентиш-Тауне, на севере Лондона, по адресу Рейвли-стрит, 19, где он, глядя в окно на свинцовое небо Англии, но грезя при этом выжженным зноем индийским небосводом, писал “Детей полуночи”; практически все эти три с половиной года Лиз прожила у них. Ее бойфренд Джейсон Спендер писал тогда диссертацию в Манчестерском университете, а Лиз работала в отделе рекламы лондонского издательства “Виктор Голланц”, постоянно моталась между Лондоном и Манчестером, проводя примерно половину недели в столице, а половину на севере.
Лиз была невероятной красавицей, и поэтому, когда мужчины подвозили ее поздно вечером домой с разнообразных книжно-издательских мероприятий, а делали они это регулярно, он должен был дожидаться их приезда и занимать компанию светской беседой до тех пор, пока ее спутник не убирался вон. “Никогда не оставляй меня с ними один на один”, – велела она, как если бы сама не могла с легкостью найти управу на любого зарвавшегося ухажера. Одним из таких ночных спутников-визитеров оказался писатель Роальд Даль, долговязый неприятный тип с руками профессионального душителя, смотревший на него с такой ненавистью, что он твердо решил не отступать ни на шаг. Закончилось все тем, что Даль хлопнул дверью и исчез в ночи, даже с Лиз толком не попрощавшись. В другой раз в качестве кавалера явился кинокритик журнала “Нью стейтсмен” Джон Коулман, выдававший себя за завязавшего алкоголика; со словами “Это для меня” он извлек из портфеля две крепкоалкогольные бутылки. Коулман засиделся так долго, что он в конце концов не оправдал доверия Лиз и, несмотря на ее уничтожающие взгляды, пошел спать. Наутро Лиз рассказала, что Коулман прямо в гостиной сорвал с себя всю одежду и, голый, умолял ее: “Возьми же меня, я твой!” Лаской и убеждением она заставила именитого критика одеться и проводила его до входной двери.