В день, когда ему принесли сброшюрованные сигнальные оттиски «Шайтанских аятов», к нему домой на Сент-Питерс-стрит зашла журналистка еженедельника «Индиа тудей» Мадху Джайн, которую он считал своим другом. Увидев толстый том в темно-синем переплете, прочитав написанное крупными красными буквами название, она прямо-таки загорелась и выпросила один экземпляр, чтобы почитать во время отпуска, который они с мужем планировали провести в Англии. А прочитав книгу, она спросила разрешения взять у него интервью и напечатать в «Индиа тудей» отрывок из романа. Он снова уступил. Та публикация, до сих пор считает он, и послужила спичкой, от которой разгорелся пожар. Как и следовало ожидать, в журнале особо отметили «противоречивость» книги, озаглавили редакционную статью о ней «Недвусмысленная атака на религиозный фундаментализм», что явилось первым из бесчисленных случаев некорректной трактовки содержания романа, а другим заголовком сделали якобы сказанные им слова «Я пишу о фанатизме», чем еще больше извратили суть его книги. Заканчивалась редакционная статья предложением «“Шайтанские аяты” наверняка вызовут лавину протестов...» — неприкрытым призывом к этим самым протестам оно, собственно, и служило. Статья попалась на глаза депутату индийского парламента, консервативному мусульманину Сайеду Шахабуддину, и тот разразился в ответ «открытым письмом», озаглавленным «Тобой руководил шайтанский умысел, мистер Рушди», и с этого все пошл`о. Самый простой и действенный способ разнести в пух и прах книгу — демонизировать ее автора, превратить его в подлую тварь, движимую низменными мотивами и зловредными намерениями. Так явился в мир «Шайтан Рушди», которого станут носить по улицам городов воспламененные святой ненавистью демонстранты, — чучело в кое-как скроенном смокинге, удавленника с вывалившимся красным языком; существо это, как и настоящий Рушди, родилось в Индии. Его гонители исходили при этом из ложного утверждения, будто любой автор книги, поставивший в заглавие слово «шайтанский», сам автоматически оказывается шайтаном. Это ложное утверждение, как и все подобные ему, так вольготно расплодившиеся в Век Информации (или дезинформации), стало истинным благодаря бесчисленным повторениям. Оболгите человека один раз — и вам мало кто поверит. Повторите ложь миллион раз — и верить перестанут тому человеку, против которого ложь направлена.
По прошествии времени приходит желание простить. Перечитывая много лет спустя, в более спокойные времена ту публикацию в «Индиа тудей», он видел, что текст статьи гораздо беспристрастнее ее заголовка и гораздо взвешеннее, чем последнее ее предложение. Те, кому хотелось почувствовать себя оскорбленными, в любом случае нашли бы повод оскорбиться. Желающие воспламениться праведным гневом раздобыли бы себе огня. Возможно, более всего журнал навредил ему тем, что в нарушение профессиональных традиций и негласных запретов напечатал отрывок из романа и сопроводительную статью за девять дней до выхода книги в свет, когда ни один ее экземпляр еще не добрался до Индии. Это дало свободу действия Саиду Шахабуддину и его коллеге, такому же оппозиционному депутату парламента Хуршиду Алам Хану. Они были вольны говорить о книге все, что взбредет в голову, и никто не мог им возразить, поскольку никто ее не читал. Единственный, впрочем, человек в Индии, прочитавший сигнальный экземпляр, журналист Хушвант Сингх, на страницах «Иллюстрейтед уикли оф Индиа» призвал, кабы чего не вышло, запретить «Шайтанские аяты». Таким образом, он стал первым в примкнувшей к запретителям международной кучке литераторов. Хушвант Сингх потом утверждал, что к нему обращалось за советом издательство «Вайкинг» и что он предупредил редакторов и автора о возможных последствиях публикации романа. Не факт, что он кого-то предупреждал. А если и предупреждал, то так, что никто его не услышал.
Для него стало неприятным сюрпризом, что на личности переходили не только мусульмане. В новорожденной газете «Индепендент» некий Марк Лоусон цитировал, не называя имени, его соученика по Кембриджу, объявившего автора «Шайтанских аятов» «надутым типом», который, что типично для «выпускника привилегированной школы», не желал разговаривать с респондентом Лоусона, поскольку «считал себя самым умным и образованным». То есть какой-то безымянный однокурсник вменял ему в вину годы прозябания в Рагби! Другому «близкому товарищу», также анонимному, было понятно, отчего он порой производил впечатление человека «угрюмого и заносчивого»: все потому, что он был «шизофреником» и «не дружил с головой»; он поправлял людей, неправильно произносивших его имя! — и, что кошмарнее всего, однажды уехал на такси, которое Лоусон заказал для себя, оставив бедного журналиста стоять на тротуаре. И таких мелочных гадостей было еще очень много, в самых разных газетах. «Многие его близкие друзья признают, что человек он малоприятный, — писал Брайан Эпплъярд в «Санди таймс». — Рушди чрезвычайно эгоистичен». (И что это за «близкие друзья», которые отзываются так о своем друге? А те самые, анонимные, которых так ловко раскапывают журналисты.) В «нормальной жизни» все это было бы неприятно, однако не заслуживало бы особого внимания. Но в разыгравшемся вскоре смертельном противостоянии успешные попытки выставить его дурным человеком нанесли ему немалый урон.