Поздним вечером шел он, покачиваясь, по направлению к дому; всякое сознание унижения у него исчезло, голова была совершена свежа и он стал хохотать, представляя себе, как-то примет его Арабелла в этом новом виде. Но дом оказался уже в потемках и Джуду пришлось порядочно повозиться, пока в его состоянии удалось ему зажечь огонь. Тут он заметил, что свиная туша была уже убрана, хотя отбросы еще и валялись. На стене подле очага был приколот старый конверт, на внутренней стороне которого Арабелла написала лаконическую строчку:
– Ушла к знакомым. Не вернусь.
Весь следующий день Джуд оставался дома. Он отправил тушу в город, потом убрал комнаты, запер дверь, положил ключ на обычное место, на случай возвращения жены, и ушел в свою мастерскую в Ольфредстоне.
Вечером, притащившись домой в том же виде, как и накануне, Джуд увидел, что жена домой не возвращалась. Следующий и еще следующий день прошли в той же неизвестности. Наконец, принесли письмо от неё.
В нем Арабелла откровенно признавалась, что он надоел ей. Такой неинтересный слюняй ей не нужен, и его ремесло нисколько ее не занимает. Нет никакой надежды, чтобы он когда-нибудь исправился или исправил ее. Далее она сообщала, что родители её, как ему известно, в последнее время подумывали об эмиграции в Австралию, так как свиноводство теперь стало убыточным. Теперь они решились, наконец, на переселение и она вызвалась ехать с ними, если он против этого ничего не имеет. Она там надеется скорее найти себе подходящее дело, нежели в этой нелепой стороне.
Джуд ответил, что против её отъезда ничего не имеет. Он находит это дельным решением, раз она задумала с ним разойтись, и уверен, что это послужит к выгоде обеих сторон. Вместе с письмом он вложил в конверт деньги, вырученные от продажи туши, прибавив и собственный небольшой остаток.
С этого дня Джуд больше ничего не слыхал об Арабелле, узнав только стороною, что семья её еще не уехала, ожидая распродажи своего имущества с аукциона. Тогда он уложил все вещи в фуру и отослал их Арабелле, чтобы она продала их вместе с прочим добром, или выбрала из них для продажи что захочет.
Потом, возвращаясь на свою квартирку в Ольфредстоне, он увидал в окне одной лавки небольшой билетик с объявлением о продаже обстановки его тестя. Вскоре затем ему случилось зайти в маленькую лавчонку скупщика старых вещей на главной улице, и между разным хламом из старой домашней утвари, по-видимому только что привезенным с аукциона, Джуд заметил небольшую фотографию в рамке, оказавшуюся его собственным портретом.
Эту карточку он нарочно снял и дал вставить деревенскому мастеру в кленовую рамочку в подарок для Арабеллы и торжественно преподнес ей в день их свадьбы. На задней стороне еще видна была надпись: «От Джуда Арабелле», с означением даты. Она, вероятно, выбросила этот портрет вместе с другими вещами на аукцион.
Скупщик заметил, что Джуд смотрит на карточку, и, не подозревая что это его портрет, он, указывая на новую кучу, объяснил, что это лишь небольшая часть той коллекции, которая осталась за ним на торгах в одном коттедже по дороге в Меригрин. «Рамочка очень пригодная, если вынуть эту карточку. Вы можете иметь ее всего за шиллинг», – говорил он.
Окончательная утрата его женою всякого нежного чувства к нему, что подтверждалось между прочим и продажей подаренного портрета, была последним толчком, не достававшим для истреблепия в нем всякого хорошего чувства к жене. Заплатив шиллинг, он взял карточку и дома сжег ее вместе с рамкой.
Дня через два или три после этого, Джуд услышал, что Арабелла уехала с своими родителями. Он посылал сказать ей, что готов зайти проститься, но она сухо ответила, что лучше обойтись без этих нежностей, раз она решилась разойтись с ним, что, пожалуй, было и справедливо. На другой день после её отъезда, окончив дневную работу, он вышел, после ужина, в звездную ночь, пройтись по слишком знакомой дороге по направлению к нагорью, где он испытал самые памятные треволнения в своей жизни. Жизнь теперь снова принадлежала ему.
Он не мог разобраться в своих воспоминаниях. На этой старой дороге ему казалось, что он все такой же мальчик, каким он был, когда фантазировал на вершине этого самого холма, впервые увлеченный неудержимым стремлением к Кристминстеру и образованию.
– Теперь я мужчина, – подумал он. – Я женат. Даже более: я настолько возмужал, что, разочаровавшись в жене, разлюбил ее, поссорился и разошелся с него.
Тут он заметив, что стоит недалеко от того места, где, как говорили, расстались его отец и мать.