Спустившись в долину, Джуд пошел ровной дорогой, по аллее подрезанных из, едва заметных в сумерки, и скоро поровнялся с первыми городскими фонарями, яркий блеск которых когда-то, в дни его пылких фантазий, так поражал издали его восторженный взор. Они как-то зловеще мигали ему своими желтыми глазами, и, как-бы недовольные его долгими сборами, не особенно приветливо встретили его прибытие. Наш путник шел по улицам предместья, внимательно приглядываясь. Желая прежде всего найти себе комнату для ночлега, он тщательно высматривал такую гостинницу, где, судя по наружному виду, мог рассчитывать устроиться удобно и недорого. Вскоре он нашел то, что ему было нужно, занял скромный номер, привел себя в порядок, и напившись чаю, отправился на прогулку по городу.
Ночь была безлунная, холодная, с резким ветром. После множества поворотов, Джуд подошел к первому древнему зданию, какое попалось ему на встречу. Это был колледж, как он узнал из вывески над воротами. Он вошел во двор, прошелся кругом, и пробрался в те углы, куда не доходил свет фонарей. Рядом с этим колледжем был другой, немного дальше еще. И с новой силой его охватило чувство благоговения пред этим древним городом. Когда-же ему случалось проходить мимо домов, не соответствовавших общей физиономии города, он смотрел на них рассеянно, как-бы не замечая их. Он бродил вдоль стен и подъездов, и ощупывал контуры их лепных и резных украшений. Минуты бежали, все меньше и меньше встречалось прохожих, а он все еще бродил между и еличавых теней исторической старины. Разве его воображение не рисовало ему этих теней, в продолжении десяти минувших лет, да и что для него значил в это время ночной покой? Вдруг свет фонаря осветит пред ним высоко уходящие в темное небо верхушки резных башен и зубчатых стен. В темных, позабытых проходах. по которым очевидно давно уже не ступает нога человека, неожиданно встретятся портики, альковы, массивные двери роскошной и вычурной средневековой резьбы, оригинальная древность которых подтверждается ветхою рыхлостью камня. Трудно представить себе, что современная мысль может гнездиться в таких ветхих и заброшенных зданиях. Не зная в городе ни одной живой души, Джуд почувствовал свое полное одиночество среди этих громад, точно сам он был привидение, и никому не было до него дела. Он глубоко вздохнул и продолжал свое ночное скитание.
За то время пока он готовился к подвигу своего переселения, после мирного исчезновения жены и всего его имущества, он прочел и изучил почти все, что было возможно о великих людях, проведших свою юность в этих старых стенах. Образы некоторых из них превращались в его воображении в каких-то гигантов. Шелест ветра на перекрестках как-бы веял их таинственным шествием, а он, одинокий странник, казалось, гонится в темноте за их легкими призрачными тенями…
Улицы были пусты. Джуд очнулся от сладкого забытья и тут только сообразил, что он в незнакомом городе, и что его потрепывает порядочная лихорадка.
Из темноты до него донесся голос, настоящий житейский голос.
– Вы давно уж сидите на этом карнизе, молодой человек. Вы что это тут поделываете?
Голос принадлежал полисмену, незаметно наблюдавшему за Джудом.
Наш странник пошел домой и улегся спать, почитав еще на сон грядущий биографии великих людей. В их изречениях Джуду чудились скорбные упреки, не всегда понятные для него…
Когда поздно утром Джуд проснулся в своем номере, то прежде всего подумал.
«Однако, чорт возьми, я совсем и забыл о хорошенькой кузине и о любимом старом учителе». Впрочем, в его воспоминании об учителе было меньше воодушевления, чем в воспоминании о кузине.
Необходимые заботы о дальнейшем существовании живо рассеяли фантазии Джуда и дали его мыслям более обыденное направление. Ему нужно было прежде всего поискать работы.
Выйдя на улицу, Джуд нашел, что виденные им накануне колледжи предательски изменили теперь свою красивую наружность: одни были мрачны; другие приняли вид устроенных над землею фамильных склепов; и все вообще поражали своей варварской архитектурой. А вместе с этой метаморфозой и духи великих людей исчезли бесследно.
Расхаживая по городу, Джуд как-бы перелистывал богатый архитектурный альбом, не как художественный критик стиля и форм, а как мастер и собрат прежних мастеров, руки которых потрудились над сооружением этих форм. Он рассматривал лепную работу, ощупывал её детали, решал, какое из украшений было трудно или легко в исполнении, сколько пошло на него времени, было-ли оно удобнее для выполнения невооруженной рукой или при помощи инструмента.
Что на фоне ночи казалось стройным и красивым, то днем оказывалось почти уродливым. Ему жаль было этих каменных ветеранов, как живых людей. Многие из них были изувечены и обезображены в бесплодной борьбе с натиском времени, стихий и человека.