Однако, засмотревшись на исторические памятники, Джуд чуть было не забыл своих собственных дел. Он пришел на работу, чтобы жить этой работой, а утро почти все прошло понапрасну. Впрочем, его несколько ободряла мысль, что в городе с полуразрушенными зданиями всегда найдется дело для человека его ремесла. Расспросив, как пройти в мастерскую одного каменотеса, имя которого ему сообщили в Ольфредстоне, он скоро услыхал знакомый стук каменотесных инструментов.
Этот двор как раз и оказался как-бы центральной мастерской для ремонтных работ. Здесь он видел исправленные части совершенно схожия с теми, которые безобразили старинные здания своим полуразрушенным видом.
Джуд попросил вызвать хозяина, а сам между тем осматривал новые резные работы, всевозможные брусья, колонны, зубцы, карнизы, капители, стоявшие на скамьях, сделанные вчерне или в готовом виде. Работы эти отличались тщательностью отделки, математической точностью линий, изяществом форм; в этом отношении они много превосходили старые образцы. Любуясь ими, Джуд утешал себя мыслью, что и этот скромный ручной труд так же полезен в своем роде и также достоин уважения, как и труд ученых светил в любом из виденных им колледжей. Но его прежняя мечта тотчас-же заслонила эту мысль. Да, он готов принять всякую работу, какую могут предложить ему по рекомендации его прежнего хозяина, но он примет ее только, как временное занятие.
Однако, на этот раз Джуд не получил здесь работы, и выйдя из мастерской, опять вспомнил о кузине. Как страстно хотелось ему иметь её чудный портрет! Наконец, он не выдержал и написал тетке, прося прислать его. Та исполнила его просьбу, но с оговоркой, чтобы он не беспокоил своим посещением семьи этой девушки. Но наш пылкий идеалист ничего не обещал ей, и поставив портрет на камине, целовал его, – и теперь чувствовал себя как-то больше дома. Миловидная кузина его смотрела на него из рамки и ему казалось, что она хозяйничала за его чайным столом. Это ощущение было приятно ему, как единственное звено, соединявшее его с треволнениями живого города.
Оставался учитель, теперь ставший, вероятно, почтенным пастором. Но в настоящую минуту Джуду неудобно было разыскивать такую почтенную особу. Слишком еще плохи были его собственные дела. Поэтому он продолжал жить в одиночестве. Вращаясь среди людей, он, в сущности, не замечал никого; деловая суета городской жизни не касалась его. Подобно всем пришельцам, он засматривался на местную старину с восторгом, почти непонятным для привычных туземцев.
Именно теперь, когда он был весь поглощен стремлением к высшему образованию, он понял, как на самом деле он далек был от своей заветной цели.
Но унывать нечего. Во всяком случае многое у него еще впереди, и лишь-бы только посчастливилось ему найти себе выгодную работу, а со всем остальным он уже справится. И он благодарил Бога за здоровье и силы, и старался ободриться. Надо обтерпеться. В настоящее время пред ним закрыты все академические ворота. Но, быть может, настанет день, когда распахнутся пред ним двери этих дворцов света и знания, и тогда он посмотрит на мир Божий через их светлые высокие окна.
Наконец, Джуд дождался известия из скульптурной мастерской, что его ждет работа. Это была его первая поддержка, и он тотчас-же принял предложение.
Наш труженик был молод и крепок, иначе он не мог-бы так усердно заниматься своей учебной подготовкой и просиживать над ней иногда ночи напролет после целого дня работы в мастерской. Прежде всего он купил дешевенькую лампу, запас письменных принадлежностей и пополнил свои пособия. Наконец, к великому огорчению хозяйки, сдвинул с обычного места всю «обстановку» комнаты – единственную кушетку, служившую и для сидения и для сна, протянул на бичевке посреди комнаты занавеску, сделал две комнаты из одной, повесил на окно темную штору, чтобы никто не видал, как он проводит ночные часы, разложил книги и принялся за работу.
У Джуда не было никаких денежных сбережений и до получения жалованья он принужден был жить более чем скромно. Накупив нужных книг, он не мог даже позволить себе истопить печь, и когда по ночам в окна несло сыростью и холодом, он сидел у своей лампы в пальто, в шляпе и даже в теплых перчатках.
Из окна он мог видеть шпиц собора и колокольню, с которой раздавался звон большего городского колокола. Сверху он мог видеть и высокие угловые башеньки колледжа у моста. Вид этих зданий действовал на него ободряющим образом, когда вера в будущее тускнела.