— Не верю я этому. Если уж считать ее чьей-то женой, так только того, другого. Ему она родила троих детей, он любит ее всей душой; стыд и срам — подбивать на такое бедную растерявшуюся девочку! Некому за нее заступиться. А своего единственного настоящего друга эта упрямица не подпускает к себе. Интересно знать, кто это ее так настроил?
— Не знаю. Во всяком случае, не я. Ее никто не принуждает. Вот все, что я могу сказать. — Филотсон произнес это ледяным тоном.
Вы что-то совсем по-другому заговорили, миссис Эдлин. Не к лицу это вам!
— Я знала, что вы обидитесь на меня за мои слова, да мне-то все равно. От правды не уйдешь.
— Я не обижаюсь, миссис Эдлин. Нельзя обижаться на такую добрую соседку. Но позвольте мне самому знать, что лучше для меня и для Сюзанны. Теперь, надо думать, вы едва ли захотите присутствовать при нашем венчании.
— Нет! Чтоб мне пусто было!.. Ну и времена настали! На женитьбу смотрят так серьезно, что просто страх берет замуж идти. В наше время все было проще, а жилось нам от этого не хуже! Помню, когда мы со стариком окрутились, так свадьбу закатили на целую неделю и все вино в округе выпили, а потом занимали полкроны на хозяйство!
Когда миссис Эдлин ушла домой, Филотсон угрюмо произнес, обращаясь к своему другу:
— Вот уж не знаю, следует ли мне так торопиться?
— А что такое?
— Если она действительно насилует себя исключительно из пробудившегося у нее чувства долга или по религиозным причинам, мне, пожалуй, следовало бы дать ей время подумать.
— Ты слишком далеко зашел, чтобы идти на попятный. Думаю, что так.
— Да, теперь уже неудобно откладывать свадьбу, это верно, но мне как-то совестно стало, когда она вскрикнула, увидев разрешение на брак.
— Полно, дружище, совеститься тут нечего. Завтра утром я буду ее посаженым отцом, а ты возьмешь ее в жены. Я всегда ругал себя за то, что недостаточно настойчиво убеждал тебя не отпускать ее, ну, а теперь, когда дело уже почти слажено, не успокоюсь, пока не помогу до вести его до конца.
Филотсон молча кивнул и, видя такую преданность друга, стал более откровенным.
— Не сомневаюсь, — сказал он, — что, когда люди услышат о моем поступке, многие сочтут меня простаком. Но они не знают Сью так, как я. При всей своей странности она по натуре настолько честна, что, я уверен, никогда не поступала против своей совести. То, что она жила с Фаули, в счет не идет. Когда она бросила меня и ушла к нему, она была уверена в своей правоте. А теперь она думает иначе…
Настало утро, и оба друга, каждый по-своему, приняли участие в обряде самопожертвования, который совершала над собой женщина во имя принципов — как ей угодно было выражаться. В начале девятого Филотсон отправился за Сью в дом вдовы Эдлин. Туман, стоявший последние два дня над низиной, поднялся выше, и с отсыревших деревьев на лужайку дождем падали крупные капли. Невеста ждала его, готовая к выходу; она была даже в шляпке. В мертвенном свете утра Сью больше, чем когда-либо, напоминала лилию, что, собственно, и означает ее имя. Измученная самобичеванием и пережитым, полная раскаяния, исхудавшая от нервного напряжения, она стала как будто еще меньше и тоньше, хотя даже в самые благополучные дни не выглядела крупной женщиной.
— Я вижу, ты уже готова. Какая быстрота! — великодушно молвил учитель, беря ее под руку. Но желание поцеловать ее он сдержал: воспоминание о том, как накануне ее передернуло от его прикосновения, неприятно засел в его памяти.
Вдова Эдлин осталась при своем отказе присутствовать на свадьбе, и они вышли из дома в сопровождении одного Джиллингема.
— А где же церковь? — спросила Сью. Она недолго прожила в Мэригрин после того, как снесли старую церковь, и теперь, занятая своими мыслями, не могла вспомнить, где находится новая.
— Вон там! — указал Филотсон, и вскоре из тумана выступила высокая величественная колокольня. Священник уже пришел и встретил их приветливо.
— Впору хоть свечи зажигать.
— Ты… действительно хочешь, чтобы я стала твоей, Ричард? — прерывистым шепотом спросила Сью.
— Конечно, дорогая, больше всего на свете.
Больше она ничего не сказала, а Филотсон снова почувствовал, что он едва ли следует тому гуманному побуждению, которое в свое время заставило его дать ей свободу.
Их было пятеро в церкви: священник, причетник, жених с невестой и Джиллингем, — и обряд бракосочетания совершился вторично. В нефе стояло несколько местных жителей, и когда священник провозгласил: "Что бог сочетал", — оттуда донесся отчетливый женский голос:
— Да уж, сочетал!