В свете уличного фонаря мертвенно-бледное лицо Джуда казалось таким странным, словно он и в самом деле видел людей там, где их нет. Он то и дело останавливался перед какой-нибудь аркой, будто ожидая, что из-под нее кто-то выйдет, то напряженно всматривался в какое-нибудь окно, точно там мелькнуло за стеклом знакомое лицо. Казалось, ему слышатся голоса, и он громко повторял за ними слова, словно желая вникнуть в их смысл.
— Они как будто смеются надо мной!
— Кто?
— А, это я сам с собой! Здесь повсюду призраки — и под арками колледжей, и в окнах, Когда-то они смотрели на меня дружелюбно, особенно Аддисон, Гиббон, Джонсон, доктор Броун, епископ Кен…
— Да идем же! Призраки! Никого здесь нет — ни живых, ни мертвых, один только чертов полисмен торчит. Никогда не видела таких безлюдных улиц!
— Нет, ты подумай! Вот здесь прогуливался поэт Свободы, а там — великий исследователь Меланхолии!
— Слышать о них не хочу! Надоело!
— Вод из того переулка мне кивает Уолтер Рейли… А вон Уиклиф… Гарвей… Хукер… Арнольд… целый сонм трактарианских теней!..
— Тебе говорят, я ничего не желаю о них знать! Что мне до каких-то там покойников! Ей-богу, подвыпивши, ты трезвее, чем не пивши!
— Мне надо отдохнуть минутку, — сказал Джуд. Он остановился и, держась за ограду, оглядел фронтон колледжа сверху донизу. — Это старый Рубрик. А это Саркофаг. Вон там, в переулке, Крозье и Тюдор, а там дальше Кардинальский со своим длинным фасадом, его окна точно подняли брови и выражают вежливое удивление всего университета при виде таких; как я, которые тщетно пытаются попасть в него.
— Да идем же, я поднесу тебе рюмочку.
— Отлично. Это поможет мне добраться до дому. Промозглый туман с лужаек Кардинальского колледжа пронимает меня, словно смерть все глубже вонзает в меня свои когти. Как сказала Антигона, я не жилец ни среди людей, ни среди теней. Но вот увидишь, Арабелла, когда я умру, мой дух будет витать здесь среди других призраков.
— Глупости! Может, еще и не умрешь, ты у меня крепкий старичок.
В Мэригрин был поздний вечер; дождь как лил весь день, так и не переставал. Примерно в то же время, когда Джуд с Арабеллой возвращались домой по улицам Кристминстера, вдова Эдлин прошла через лужайку к дому учителя и открыла дверь черного хода, — теперь, перед тем как лечь спать, она часто приходила то Сью и помогала ей заканчивать хозяйственные дела.
Сью беспомощно возилась на кухне, — несмотря на все старания, хозяйство ей не давалось, и мелкие домашние дела только раздражали ее.
— Господи боже! Зачем вы сами, это делаете? Ведь я нарочно пришла вам помочь. Вы же знали, что я приду.
— Не знаю… забыла. Впрочем, нет, не забыла. Я взялась за все это сама, чтобы приучить себя к работе. С восьми часов я мыла лестницу. Мне нужно привыкать к хозяйству. Я его позорно запустила.
— Чего ради? Скоро вашему мужу дадут школу получше, а со временем он, может, и священником станет, и вы будете держать двух служанок. Жаль губить такие красивые ручки.
— Не говорите о моих красивых ручках, миссис Эдлин. Мое красивое тело меня уже погубило.
— Вздор какой! Да у вас и тела-то вовсе нет! Ни дать ни взять воробушек, да и только. Сдается мне, что-то с вами сегодня стряслось. Муж сердится?
— Нет. Он никогда не сердится. Он рано лег спать.
— Так в чем же дело?
— Я не могу вам этого сказать. Сегодня я дурно поступила и хочу искупить свою вину. А впрочем, скажу: днем здесь был Джуд, и я поняла, что все еще люблю его… люблю грешной любовью. А больше ничего не скажу.
— Вот видите! — воскликнула вдова. — Что я вам говорила!
— Но этому не бывать! Я ничего не рассказала мужу, зачем волновать его, ведь я больше никогда не увижусь с Джудом, я так решила. А чтобы совесть моя была чиста, я решила наложить на себя епитимью — пойти до конца и исполнить супружеский долг перед Ричардом. Так надо.
— Я б не стала — раз он согласен обходиться без этого и вы живете так уже три месяца.
— Да, он согласен, чтобы я жила, как мне хочется, но я чувствую, что это уступка, которой я не вправе требовать, не вправе принимать. Это было бы для меня ужасно, но я должна быть к нему справедлива. Ах, почему я неспособна на подвижничество!
— И что вам в нем так не нравится? — полюбопытствовала миссис Эдлин.
— Не знаю. Есть в нем что-то такое… словом, трудно сказать. Печальнее всего то, что никто не признал бы в этом уважительной причины для тех чувств, какие я испытываю. Вот почему мне нет оправдания.
— Вы когда-нибудь говорили об этом Джуду?
— Никогда.