— Но они же для нас никто.
— Нет, дорогой мой друг, нет! Теперь я смотрю на брак иначе. Мои малютки отняты у меня, чтобы открыть мне глаза. То, что сын Арабеллы убил моих детей, — это божья кара, попранная справедливость мстит за себя. Ну что, что мне теперь делать? Я низкая тварь, недостойная общества обыкновенных людей.
— Как это страшно! — воскликнул Джуд, чуть не плача. — Ты никому не сделала зла, и с твоей стороны нелепо и чудовищно возводить на себя такие обвинения!
— Ах, ты не знаешь, какая я скверная!
— Я все знаю! — возразил он с жаром. — Знаю каждый атом, каждую мельчайшую частицу твоего существа! Будь оно проклято, это христианство, мистицизм, клерикализм или как там еще это называется, — словом, то, что довело тебя до такого состояния! До чего ты дошла — ты, женщина-поэт, женщина-провидица, женщина, чья душа сверкала, как алмаз, ты, которой гордились бы все мудрецы на свете, если бы они тебя знали! Я рад, чертовски рад, что не связал свою жизнь с религией, которой ты так себя изводишь.
— Ты сердишься, Джуд, ты жесток ко мне и ничего не понимаешь.
— Идем домой, родная, быть может, я пойму. Я изнемог от горя, и ты сама не своя.
Он обнял ее и помог ей встать, и она пошла с ним, не позволяя, однако, себя поддерживать.
— Не думай, что я разлюбила тебя, Джуд, — сказала она ласковым и умоляющим голосом. — Я люблю тебя, как прежде. Только… я не должна тебя любить. Нет, не должна!..
— Я не могу этого понять.
— А я уже свыклась с мыслью, что я не твоя жена! Я принадлежу ему — священной клятвой я соединена с ним навек. И ничто этого не изменит!
— Но ведь если и были когда-нибудь на свете настоящие муж и жена, так это мы с тобой. Наш союз подсказан самой природой!
— Но не небом! Мне свыше был предназначен иной брак, и брак этот навеки скреплен в церкви в Мелчестере.
— Сью, Сью! Горе лишило тебя рассудка! После того как я стал смотреть на окружающее твоими глазами, ты вдруг ни с того ни с сего делаешь полный поворот назад и, руководствуясь только своим чувством, предаешь анафеме все, во что прежде верила. Ты с корнем вырываешь из моего сердца последние остатки симпатий и уважения к церкви, которые я по старой памяти сохранял… Что мне теперь в тебе непонятно, так эта твоя удивительная слепота к твоим же собственным прежним доводам. Свойственно это только тебе или всем женщинам вообще? Является ли женщина в конечном счете мыслящей единицей или всего лишь частицей, мнящей выдать себя за целое? Как ты доказывала, — и совершенно справедливо, — брачный контракт — это нелепость. Если дважды два было четыре, когда мы были счастливы вместе, то дважды два четыре и сейчас. Повторяю — мне это непонятно!
— Ах, дорогой Джуд! Ты похож на глухого, наблюдающего за людьми, которые слушают музыку. Ты говоришь: "Что они в этом видят? В этом ничего нет!" А на самом-то деле есть.
— То, что ты говоришь, безжалостно, но сравнение твое неудачно. Ты сбросила с себя шелуху предрассудков, научила меня следовать твоему примеру, а теперь пошла на попятный! Я ошибся в тебе!
— Друг мой милый, единственный мой друг, не будь так жесток! Я не могу быть иной, чем я есть, я уверена, что я права, что наконец-то я увидела свет. Но, господи, как обращу я его во благо свое?
Они вышли из церкви, и Сью пошла отдавать ключи.
— Неужели это та самая девушка, — вновь начал Джуд, когда она вернулась, а он на свежем воздухе обрел некоторую бодрость, — неужели это та самая девушка, которая принесла языческих богов в этот наихристианнейший из городов, которая передразнивала мисс Фонтовер, когда та топтала их каблуком? Которая цитировала Гиббона, Шелли и Милля? Где вы сейчас, прекрасный Апполон и прекрасная Венера?
— Не надо, не надо быть таким жестоким, Джуд, я и так несчастна! — зарыдала она. — Я не вынесу этого! Я заблуждалась. Я не могу спорить с тобой. Я была неправа — слепа в гордыне своей. Приход Арабеллы положил всему конец. Не смейся надо мной — это мне как нож в сердце.
Он обнял ее и горячо поцеловал тут же, на безлюдной улице, прежде, чем она успела отстранить его. Они шли все дальше, пока не дошли до маленькой кофейни.
— Джуд, — сказала она, едва сдерживая слезы, — сними здесь себе комнату, ладно?
— Хорошо, если… если тебе действительно этого хочется. Но так ли это? Дай я провожу тебя до дому, быть может, там все мне станет ясно.
Когда он ввел ее в дом, Сью отказалась от ужина, поднялась по темной лестнице к себе и зажгла свет. Обернувшись, она увидела, что Джуд последовал за ней и стоит в дверях. Она подошла, взяла его за руку и сказала:
— Спокойной ночи, Джуд.
— Но, Сью! Разве это не наш дом?
— Ты обещал исполнить мою просьбу.
— Да… Ну что же! Возможно, мне не следовало так противиться и спорить с тобой! Возможно, нам надо было расстаться в самом начале, когда мы не смогли пожениться честь по чести, по доброму старому обычаю. Мир, вероятно, еще недостаточно просвещен для таких опытов, как наш. Кто мы такие, чтобы разыгрывать из себя провозвестников?
— Я так рада, что ты понял хоть это. Ведь я никогда не хотела того, к чему мы пришли. Лишь ревность и душевная смута толкнули меня на этот ложный шаг.
— Но и любовь тоже — ведь ты любила меня?
— Любила. Но я хотела на этом остановиться и оставаться только твоей возлюбленной, пока…
— Но влюбленные не могут не идти дальше.
— Женщины могли бы, мужчины не могут, потому что — не хотят. Как правило, женщины в этом отношении выше мужчин, женщина никогда сама не проявляет инициативу, она только отвечает. Духовное общение — вот все, к чему мы должны были стремиться.
— Я уже говорил, что виновником всего случившегося я считаю себя… Что ж, пусть будет по-твоему!.. Только человеческую природу не переиначить.
— Как раз этому-то люди и должны научиться — обуздывать себя.
— Повторяю — если кто из нас и был виноват, так это я.
— Нет. Твой грех сводился лишь к естественному желанию мужчины обладать женщиной. У меня же не было к тебе ответного влечения, и только ревность заставила меня отнять тебя у Арабеллы. Мне казалось, что хотя бы из милосердия я должна допустить тебя к себе, что будет страшно эгоистично мучить тебя так, как я мучила своего прежнего друга. И все-таки я не сдалась бы, если б не испугалась, что ты вернешься к ней… Но не будем больше говорить об этом! Теперь ты оставишь меня одну, Джуд?
— Хорошо… Но послушай, Сью, жена моя, — ведь ты жена мне! — с жаром воскликнул он. — Все-таки я оказался прав. Ты никогда не любила меня так, как я люблю тебя! Никогда, никогда! У тебя холодное сердце — оно не умеет гореть огнем! Ты что-то вроде духа или феи, но только не женщина!
— Признаюсь, сначала я не любила тебя, Джуд. Когда мы познакомились, я только хотела, чтобы ты меня любил. Нельзя сказать, чтобы я старалась увлечь тебя, но врожденное стремление, подрывающее нравственность женщин порой даже больше, чем разнузданная, страсть, — желание нравиться и привлекать, не считаясь с теми страданиями, которые может испытывать мужчина, — это стремление было и во мне. Но когда я почувствовала, что покорила тебя, я испугалась. И тогда… не знаю, как это случилось… я уже не могла допустить, чтобы ты ушел, — быть может, снова к Арабелле, — и вот тогда-то я и полюбила тебя, Джуд. Теперь ты сам видишь, — как бы нежно мы ни любили друг друга сейчас, началось-то все с моего эгоистичного и жестокого желания заставить твое сердце помучиться из-за меня, но чтоб мое из-за тебя не мучилось!
— А теперь ты обходишься со мной еще более жестоко, собираясь бросить меня!
— Ах!.. Чем глубже я сама погружаюсь в трясину, тем больше делаю зла!
— О Сью! — воскликнул он, внезапно ощутив, что ему грозит. — Не поступай безнравственно из нравственных побуждений! Ты всегда была моим прибежищем, моим спасением! Не бросай меня хотя бы из чувства простого человеколюбия! Ты знаешь, какой я бесхарактерный, знаешь двух моих заклятых врагов — слабость к женщинам и тягу к вину. Не отдавай меня в их власть, Сью, хотя бы ради одного того, чтобы спасти свою собственную душу! С тех пор как ты стала моим ангелом-хранителем, все это ушло от меня далеко-далеко, и мне не страшны никакие искушения. Неужели мое спасение не стоит такой небольшой жертвы, как отказ от прописных догм? Мне страшно подумать, что будет со мной, если ты уйдешь! Повторится все та же история со свиньей, которая после того, как ее вымыли, снова отправилась валяться в грязи!