Он застал бабку в еще худшем состоянии, чем можно было заключить из письма вдовы Эдлин. Конечно, могло статься, что она протянет еще несколько недель или месяцев, но это было маловероятно. Он написал Сью о болезни бабушки и высказал предположение, что, может быть, ей захочется повидать старушку родственницу, пока та еще жива. Тогда он встретит ее на другой день вечером, то есть в понедельник, на вокзале в Элфредстоне, на обратном пути из Кристминстера, если она выедет из Лондона поездом, который на этой станции встретится с его поездом. И на следующее утро он поехал в Кристминстер, с тем чтобы успеть вернуться в Элфредстон к часу встречи.
Город учености встретил его отчужденно, и Джуд почувствовал, что утратил с ним всякую связь. Но, наблюдая игру света и тени на залитых солнцем готических фасадах и контуры зубчатых стен на зеленом фоне квадратных дворов, он подумал, что никогда не видел более прекрасного города. Он свернул на улицу, где впервые увидел Сью. Стул, на котором она сидела, склонившись над церковными свитками, с кисточкой в руке, когда ее девичья фигура приковала к себе его внимание, стоял на своем прежнем месте пустой. Казалось, будто она умерла, и не нашлось никого, кто бы наследовал ей в ее художественном ремесле. Над городом ныне витал ее призрак, и теням знаменитых ученых и церковников, которые некогда вызывали у Джуда душевный трепет, больше не находилось там места.
Так или иначе, он был в Кристминстере и, осуществляя свое намерение, отправился на прежнюю свою квартиру в «Вирсавии» возле церкви св. Силы. Дверь ему открыла его бывшая квартирная хозяйка; она как будто обрадовалась, увидев его, подала ему завтрак и рассказала, что его прежний хозяин — строитель — наведывался к ней, чтобы узнать его адрес.
Отсюда Джуд пошел в мастерскую, где он прежде работал. Однако вид старых навесов и каменных скамей вызвал у него тягостное чувство; он почувствовал, что не в силах заставить себя вернуться сюда и опять поселиться в этом городе несбывшихся надежд. Ему хотелось одного — чтобы поскорее настал час, когда отправляется поезде Элфредстон, где он рассчитывал встретить Сью.
Он провел ужасные полчаса, полчаса жесточайшей подавленности, вызванной увиденным, и у него опять появилось ощущение, уже не раз доводившее его до беды, — ощущение, будто он не стоит того, чтобы о нем кто-нибудь заботился или чтобы он сам позаботился о себе. Именно в эти полчаса он повстречался на Перекрестке Четырех Дорог с Оловянным Тэйлором, разорившимся торговцем церковной утварью, и тот предложил ему зайти куда-нибудь выпить. Они пошли дальше по улице и очутились у одного из самых оживленных центров кристминстерской жизни — возле того трактира, где когда-то Джуд принял вызов и прочел символ веры по-латыни; теперь трактир этот пользовался большой популярностью, широкие и гостеприимные двери его вели в зал, наново переделанный и переоборудованный в современном стиле уже после того, как Джуд уехал из города.
Оловянный Тэйлор выпил свое и ушел, заявив, что для него это слишком шикарное место и он не может чувствовать себя здесь как дома, если не напьется, а денег для этого у него маловато. Джуд не спеша потягивал из своего стакана; молчаливый и рассеянный, стоял он в баре, который был почти пуст. Из бара убрали все лишнее и обставили его заново: старая раскрашенная фанера уступила место красному дереву, а позади стоек поставили мягкие диваны. Зал, по принятому обычаю, был разгорожен на несколько отделений перегородками из матового стекла, оправленного в красное дерево, чтобы выпивающих не смущало присутствие знакомых в соседнем отделении. За стойкой две официантки орудовали над пивным насосом с белыми ручками и рядом маленьких посеребренных краников, из которых в оловянный лоток сочилось пиво.
Джуд, чувствуя усталость и не зная, чем заняться до отхода поезда, присел на диван. Позади девушек возвышались ограненные зеркала, а перед ними тянулись стеклянные полки, на которых стояли дорогие напитки; в бутылках цвета топаза, сапфира, рубина и аметиста, — названий их Джуд не знал. В трактире стало оживленнее, когда в соседнее отделение вошли посетители и заработал денежный счетчик, приветствуя звоном каждую опущенную монету.