Хитклиф остался в Нью-Йорке — он устроился на работу. Мне было не совсем ясно, как это произошло. В последние несколько дней ему постоянно звонили на оба его сотовых телефона. Он никогда не делился с нами содержанием своих разговоров, но после одного из них отвел меня в сторонку и тихо спросил, нельзя ли ему какое-то время пожить у нас на диване. Ему предложили работу на выставке косметики в Джевитц-Центре. Работа на первый взгляд неподходящая для Хитклифа, но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что он будет продавать мыло и лосьоны, изготовленные на основе молока кашмирских коз, которых он целый год пас в Тоскани. Вот такой он, наш Хитклиф.
Оказывается, в виртуальном мире по мне соскучились. Девушка по имени Крис поместила комментарий к моей записи о курице с эстрагоном. «Слава богу, вы вернулись! Я уж думала, вы умерли!!! Я так скучала!» На работе я полдня таяла от радости, что у меня появилась постоянная читательница по имени Крис, ведь в реальной жизни я не знала никого с таким именем. Но потом до меня дошло, что, вообще-то, эта Крис вполне может оказаться отпетым маньяком! Но мне все равно было приятно, что кому-то нравится моя писанина, и после всей этой катавасии с родителями и этим чертовым переездом я вернулась к своему кулинарному проекту с особым энтузиазмом. Я начала с малого — яйца-пашот, простой супчик. Но вскоре почувствовала, что готова взяться за что-то посложнее. К примеру, за бифштекс с соусом из говяжьей мозговой косточки.
Первой сложностью в приготовлении этого блюда стала покупка этой самой косточки. Возможно, в шестьдесят первом году, когда книга «Искусство французской кухни» Джулии Чайлд вышла в свет, мозговые косточки свешивались с каждого дерева — такие жирненькие елочные игрушки. Но на дворе был не шестьдесят первый год, я жила не во Франции, и потому задача оказалась не из простых. Я жила в Лонг-Айленд-Сити, а в Лонг-Айленд-Сити мозговые косточки попросту не водились.
Не водились они, как выяснилось, и в Нижнем Манхэттене. В Нижнем Манхэттене были винотеки, сырные бутики и очаровательные маленькие бистро, но, поскольку большинство модников, населяющих этот далекий от нас центральный район, предпочитали еду, которую по-вампирски можно просто схватить и высосать на ходу, мясники здесь тоже не водились.
Тогда я подключила Эрика. Вечером после работы он поехал в «Асторию»[17]. Эрик полагал, что в этом квартале непременно найдутся лавки, которые держат настоящие эмигранты, а настоящие эмигранты должны понимать всю прелесть хорошей мозговой косточки. Однако оказалось, что настоящие эмигранты давно переняли современный образ жизни; поиски Эрика обернулись провалом.
Хитклиф заканчивал работу на выставке только после семи, а я в этот вечер должна была вернуться домой в девять. На ужин я готовила жареного цыпленка по рецепту Джулии. Для соуса требовалось измельчить желудок, и я вдруг поняла, что не знаю, как он выглядит. Я знала, что внутри курицы обычно есть мешочек с потрохами и желудок должен быть где-то там. Печенку я кое-как опознала, но что именно было желудком среди оставшихся внутренностей, так и осталось для меня загадкой. (Прочитав мое нытье на эту тему, отец Эрика позвонил мне и внес ясность: желудок — это такая штука, похожая на два сердечка, соединенных вместе; сердце выглядит как половинка желудка.)
На следующий день Эрик с Хитклифом объединили силы. После работы мой муж отправился на электричке в Верхний Ист-Сайд, а братец — в Ист-Виллидж. Но обе мясные лавки — «Лобелс» и «Оттоманелли» — к тому времени, когда мои преданные охотники за мозговой костью добрались туда, были уже закрыты. Видимо, мясники строго соблюдают правило «сна красоты». Правда, брат успел заскочить в зоомагазин перед самым закрытием и купить мышей для кормления нашей ручной змеи по имени Зу-зу. Всякий раз, когда Хитклиф приезжает к нам, я, пользуясь случаем, сваливаю на него обязанности по кормлению змеи. Этого пятифутового шаровидного питона подарил мне он, когда я еще училась в колледже и считала, что все должны иметь домашних животных. После этого я решила, что именно он и должен нести кармическую ответственность за всех тех грызунов, которые за десять лет были принесены в жертву змеюке. Я вернулась домой около десяти, заказала пиццу и рухнула на диван. Эрик разбудил меня на полминуты, чтобы я сняла линзы. Будить меня, если я заснула на диване, — занятие не из веселых.
А потом наступило одиннадцатое сентября две тысячи второго года. Я встала в пять утра и к семи была уже на работе. Все утро провела на ногах. Стоя в углу битком набитого зала для пресс-конференций и выслушивая сладкоречивых, полных энтузиазма политиков, я пыталась определить, куда смотрит Нейт: на меня или куда-то в пустоту. Потом пришлось долго стоять на площади возле нашего здания. На противоположной стороне улицы, где раньше возвышались две башни… а теперь зияла яма, в скорбном молчании собрались родственники погибших. В микрофон зачитывали имена всех, кто погиб в терактах. После двенадцати настало время пригласить гостей в семейную комнату.