– А я откуда знаю, – ответил я.
Джули посмотрел на Бетт, и она улыбнулась ему своей открытой, чистой, серьезной, милой улыбкой и покраснела. И хотя тогда я уже ощущал в себе проклятый дар все видеть и все понимать, я отмахнулся от очевидного. Отмахнулся и Джули. Недосягаемая Бетт всегда и ко всем в школе относилась дружелюбно, никого особенно не выделяя. И, конечно же, мне и в голову не пришло, что она наконец-то выбрала Джули. Никому из нас это не пришло в голову.
И, однако она сделала выбор, однажды после уроков, выходя из ворот школы, она окликнула Джули и со свойственной ей решительностью добилась, что часть пути он прошел вместе с ней. Для всех нас, кто видел их вдвоем, это было поразительное зрелище. Бетт вся чистенькая, аккуратная, в аккуратной голубой форменной блузке, чистая золотистая кожа, открытый взгляд прекрасных глаз, аккуратно причесанная головка и, как всегда, старательно уложенная пачка учебников. Джули тощий, угловатый, бледное лицо непроницаемо, а нищенская одежда, кажется, не имеет к нему никакого касательства. Башмаки просят каши, в руках – ни одного учебника.
– Что она тебе говорила? – спросил я Джули назавтра, когда мы ждали в классе прихода математика.
– Кто?
– Бетт Морни. Вчера.
– Не знаю, – начал он. Потом слегка пожал плечами. – Опять уверяла, что ничего худого Скребку в тот раз не сделала. А потом спросила, не я ли тогда его привел.
– И что ты сказал?
– Сказал, надо быть дурой, чтоб думать, будто я мог его привести.
– Так и сказал, что она дура? (Ох, Бетт! Никто еще с ней так не разговаривал.) А она что?
– Огорчилась.
Я рассмеялся. Нашей примерной Бетт пришлось нелегко. Но кто ж виноват, что она задала Джули такой глупый вопрос? Должна бы соображать. С того дня вся школа уже понимала, что Бетт почему-то хочет подружиться с Джули. Она не заигрывала с ним и не шла напролом, но явно знала, чего хочет, и добивалась своего с присущей ей естественностью. И удивленные, довольные, зачарованные, мы в простоте душевной радостно порешили, что Бетт влюбилась в нашего Джули.
Бедняжка Бетт! Я жалел ее тогда. Не только потому, что Джули был малость чокнутый – просто он совсем ей не подходил. Бетт должна бы влюбиться в кого-нибудь столь же аккуратненького, умного-разумного, преуспевающего, уравновешенного и примерного, как она сама. Она и правда была замечательная девушка, и мы думали, она где-нибудь отыщет себе кого-то, кто будет достоин процветающего дела ее семьи и достойной парой ее красоте, уму и всем неотразимым ее совершенствам. Джули? Да это курам на смех!
Однако с присущим ей простодушием и чистотой она продолжала искать расположения Джули, и, к всеобщему изумлению, Джули наконец ответил ей. Или, вернее, примирился с этим.
Обычно наши юношеские привязанности начинались с обмена взглядами исподтишка (птичьи танцы), тайных пожатий рук, записочек и все большей поглощенности друг другом: создавался свой тайный мирок, куда нет доступа никому, кроме двоих. Но у Джули с Бетт получилось совсем не так. Просто они были рядом – Бетт и Джули, вот и все. Казалось, они поглощены не столько друг другом, сколько чем-то вне их. Мы не понимали, что же их связывает, но однажды я видел, как они вместе возвращались из школы. В другой раз, в субботу, видел, как они стоят на улице и разговаривают. Иногда они приходили в школу раньше всех нас, их соединяли какие-то таинственные узы. Они всегда были серьезны. Но Джули оставался самим собой. Как всегда, был скуп на слова. Говорила обычно Бетт, о чем-то она ему толковала неторопливо, слегка хмурясь.
Джули смотрел темными карими глазами и молчал, и это было естественно для него, но теперь в свое молчание он включил Бетт, словно этого уже достаточно. За их непривычными для нас отношениями ощущалась своеобразная полнота, и мы все гадали, о чем же они разговаривают. Школа? Задачи по математике? Городские новости? Религия? Любовь? Сплетни? Музыка? Нет, явно все не то.
– Они вообще ни о чем не говорят, – сказал Сэмми Бартон.
– Ну, нет, ясно же, о чем-то да говорят.
Любопытство не давало нам покоя, и вот однажды на школьной веранде мы, человек семь (трое мальчишек, остальные девчонки), спорили все о том же – и Джоан Синглтон, маленькая проныра, вдруг предложила подстроить так, чтобы подслушать их разговор.
В нашем городке юным парочкам бывало очень не просто остаться наедине. Не только взрослые запрещали это, либо мучили и высмеивали влюбленных, но и добрая половина школьников потехи ради следовала за ними по пятам, куда бы они ни пошли: через мост, к реке, за маслобойку, к железной дороге, к теннисным кортам. Рано или поздно, найдя, как им покажется, укромный уголок, они начнут целоваться, и за этим-то занятием Джоан Синглтон и надеялась застать Бетт и Джули. Но мальчишки запротестовали.
– Еще чего! – возмутился наш ныряльщик Доуби. – Оставь их в покое, не то расскажу про тебя и Боба Дилани.
– Правильно, – сказал Джек Синглтон, брат Джоан. И хотя он всегда все говорил наперекор сестре, на этот раз мы приняли его слова как его собственное мнение.
– Нечего шпионить за Джули, – заявили мы.
Итак, мы знали только одно: Бетт по-прежнему интересуется Джули. Правда, мне удалось разузнать и еще кое-что: я заметил, Бетт пытается помириться с бродягой Скребком, с которого все и началось.
И я не мог не восхититься тем, как она это делает. Она запаслась кусочками мяса, аккуратно завернула их в белую бумагу, положила в карман своей спортивной куртки. И пошла на поиски Скребка – задача не из легких, хотя было у него всего несколько любимых местечек: на задах ресторана «Совершенство», во дворе больницы, перед парикмахерской, которую держал один китаец, и еще кое-где. Я натолкнулся на Бетт у больничного двора: она присела на корточки, а Скребок, весь напрягшись и рыча, пытался ее обойти.
– Поди сюда, Скребок, – молила Бетт, – пожалуйста, не сердись на меня. Ну, пожалуйста!
Но Скребок весь ощетинился, ощерял влажную красную пасть.
– Ну, пожалуйста, Скребок! – Она протянула ладонь с кусочками мяса. Но Скребок злобно лязгнул зубами, чуть не оттяпав ей пальцы, и поскакал прочь.
– Спятила, – сказал я, когда она выпрямилась.
Бетт вспыхнула – золотистая роза по-летнему заалела.
– Ну почему он меня невзлюбил. Кит? – жалобно спросила она. – Честное слово, я в тот день его пальцем не тронула. Он сам на меня кинулся.
– Может, он тебя приревновал? – поддел я.
– Джули очень его любит, я знаю, – просто ответила она. – Потому-то я и хочу с ним подружиться.
За такие вот признания мы и любили нашу Бетт.
– А все-таки я б на твоем месте поостерегся, – сказал я. – У Скребка на тебя зуб, это ясно как день, так что поберегись.
В ту субботу я снова ее увидел у моста за тем же занятием. Только на этот раз казалось, они застыли вот так друг против друга уже много часов назад. Она сидела на корточках и ждала, а Скребок ждал, припав к земле.
– Он нипочем не сдастся, – сказал я Бетт. – Ты только посмотри на него.
– Я тоже не сдамся, – просто ответила Бетт, и я поверил.
И правда, этим трудным отношениям суждено было длиться годами.
Я рассказал про это Джули, и у него нашлось свое объяснение.
– Скребок сам себе хозяин, – сказал Джули. – И он не хочет, чтоб его хозяйкой стала она. Вот и все.
Звучало это как его собственная философия жизни, но постепенно он стал принимать кое-что из окружающего мира. Я хочу сказать, кроме своих отношений с Бетт. он стал и еще как-то соприкасаться с окружающими. Порой он вдруг слепо кидался во что-нибудь такое, что прежде обходил стороной. Однажды субботним вечером мы все сидели в первых рядах на длинных, жестких, без спинок скамейках нашего кинотеатра под открытым небом и во все глаза глядели на Тома Микса, и тут неожиданно появился Джули и сел рядом с моим братом Томом и со мной. Новость тотчас всколыхнула два первых ряда.
– Джули пришел! – крикнул кто-то, на миг заглушив дребезжащее пианино, на котором аккомпанировала фильму мать Джека Портера, миссис Портер. Уже появилось звуковое кино, но в нашем кинотеатре под открытым небом все еще крутили немые фильмы.