– Не останавливайся, Джули! – заорал Боб Эндрюс. – Давай наяривай…
– Он чересчур гонит! Опять зарвался!
– Да пусть его…
В толпе заспорили. Кое-кто смеялся, но все еле переводили дух.
– Да не мешайте вы, только все испортили! – крикнула Норма Толмедж. – Оставьте его в покое…
Несколько минут Джули слушал с таким видом, будто его это не касается. Потом положил кларнет, встал и сошел с эстрады. В толпе вновь раздались крики – и одобрение и ругань, – казалось, Джули обиделся, но я-то знал: обижаться он не умеет.
– Джули…
Он увидел меня и подошел к вагончику, на перилах которого я сидел, – был он очень бледен и с трудом переводил дух, словно ему не хватало воздуха.
– Где ты научился так играть на трубе? – спросил я. – Ты ведь говорил, что не можешь выдуть из нее ни единого звука.
Труба меня ничуть не интересовала, просто у меня не нашлось дружеских слов, так потрясло меня все, что он сейчас творил.
– Вилли опять мне ее одолжил. Но это дурацкий инструмент. На нем можно брать только верх и низ, для протяженности он не годится.
Я не понял, о чем он толкует. Но, наверно, он так говорил, исходя из своей причудливой вертикальной системы записи нот. И, думаю, он хотел сказать, что труба приспособлена для мелодии, а не для гармонии. Но я был польщен, что он пожелал хоть что-то мне пояснить. Я дал ему немного отдышаться – уж очень он скверно выглядел: не то устал, не то нездоров, и потом, станешь донимать его вопросами, пожалуй, повернется и уйдет. Танцоры разбрелись по уголкам потемней, они хоть и ворчали, но примирились с перерывом, а джазисты остались сидеть на своих местах, словно ждали, чтоб вернулся Джули.
– Знаешь, Джули, – сказал я по старой привычке тоном обвинителя, – не на тех ты инструментах играешь (мысль эта пришла мне в голову, пока я его слушал). – На них ты просто даром тратишь время.
Он только молча на меня взглянул.
– А на пианино ты не пробовал? – спросил я.
Джули пожал плечами, покачал головой.
– А почему?
– В пианино я ничего не понимаю, – ответил он.
– Так разберись, – сказал я. – Это единственный инструмент, который даст тебе все, что нужно.
– А мне ничего не нужно.
– Еще как нужно. Если ты по-прежнему хочешь сочинять музыку на свой лад, это можно только на пианино. Понимаешь ли…
Наверно, это была дурацкая затея. Где Джули достать пианино? У «Веселых парней» пианино было, но ведь Джули оно понадобилось бы совсем не для того.
– Тебе Скребок последнее время не попадался? – спросил он и тем самым решительно захлопнул дверь, ведущую к музыке.
– Нет, не попадался, – с досадой ответил я.
– Мне тоже, – продолжал Джули. – Говорят, миссис Бойл, кондитерша, выплеснула на него кастрюлю кипятка и ошпарила ему спину.
– Тогда он, верно, где-нибудь отлеживается, – сказал я, уступая желанию Джули кончить тот разговор.
– А может, его отравили, – сказал Джули. – Его все время пытаются отравить. Миссис Джонсон травила его в прошлую пасху.
– Возможно, возможно, – сказал я, окончательно потеряв надежду снова проникнуть за ту запертую дверь. – Похоже, в городе полно отравителей. Кто-то все время пытается отравить нашего Мики.
– Это потому, что кое-кто не любит твоего отца.
– Да неужели!
Джули изредка, бывало, вдруг заметит что-то простое, житейское и вот так сообщит тебе о своем открытии, ну, точь-в-точь как ребенок сказал бы, что солнце заходит каждый вечер.
– Ну, до свидания, Кит, – сказал он, соскочил с перил и пошел к «Веселым парням», утирая лицо крохотным платочком – уж конечно, не своим, а Нормы. И наверняка Норма нарочно оставила нас наедине – и сделала это ради Джули.
Я хотел еще послушать его игру, но остальные заиграли, а он просто сидел на стуле и не прикасался ни к одному инструменту. Ни дать ни взять нищий пациент в приемной врача. Сидит и ждет. И его острые локти и колени и драные туфли куда больше бросаются в глаза, чем ярко-синяя курточка, – поглядел я, поглядел, и вдруг захотелось уйти. Не желал я больше никакой музыки. Не желал видеть, что он тут с собой делает, – я-то ведь понимал: его привел сюда вовсе не джаз «Веселых парней». Джули и здесь, как всюду, вел все ту же войну. Он по-прежнему сражался со своими духовными врагами с той злостью, что прорвалась у него зимой и так испугала его мать, с властью любовно обнимающих рук, со всем ужасающим гнетом набожности, царящим в этом добродетельном доме. То было не отступничество, но нескончаемая борьба, и, уходя из старого полутемного сарая, я все думал, какова-то будет окончательная, решающая битва Джули со всем тем, против чего он бунтует.
Глава 11
Мне, конечно, любопытно было бы зайти к Джули и посмотреть, как относятся к его скандальному поведению миссис Кристо и ее жильцы, но уж очень не хотелось выслушивать жалобы миссис Кристо и терпеть ее материнские объятия. Да еще говорили, что в городе опять появился доктор Хоумз, а уж с ним встречаться я и вовсе не желал. Он целый год разъезжал по Австралии, проповедовал свою веру на севере и на юге. А теперь возвратился во всеоружии проклинать закоснелых в грехе и спасать желающих спастись.
Но, в конце концов, я все-таки пришел в дом Джули, привел меня туда приезд Бетт Морни. Она вернулась из учительского колледжа на летние каникулы, а через неделю получила письмо от миссис Кристо, что Джули болен и спрашивал про нее, и только тут я спохватился, что сам не видел его чуть не полгода.
– Посоветуй, Кит, как быть? – спросила она. – Пойти мне к нему?
– А почему бы нет? – сказал я.
– Но если он хочет меня видеть, почему же сам не написал?
– Ну, кто его знает, Бетт? У Джули ведь всегда все не как у людей,
– Хотела бы я все-таки знать. Ужасно боюсь, приду, а он вовсе меня не ждет.
Мы только что столкнулись с Бетт у дверей «Стандард». Я не видел ее год с лишним, и за этот год она из прелестного подростка превратилась в прелестную девушку, такую прелестную, что просто глаз не отвести. В то лето была она тем привлекательней, что и не подозревала, как мы все ею восхищаемся, У нее по-прежнему не было врагов, и чуть не каждый в нашем городе ощущал радостные приливы гордости оттого, что есть у нас такая девушка.
– А ты знал, что он болен? – спросила меня Бетт.
– Ничего не знал, – сказал я, – я его сто лет не видел.
– Вот потому-то я и не хочу прийти без спросу, а вдруг он будет недоволен, – сказала Бетт. – Просто не знаю, как быть.
Я понимал, что ее тревожит, и сказал, что я зайду к Джули и поосторожней разведаю, что с ним такое. И заодно узнаю, правда ли он хочет ее видеть или это снова мать пытается скрепить их дружбу.
Я пошел в ту же среду, и оказалось, я так давно не был здесь, что совсем забыл, до чего уродлив этот дом, чья нагота и убожество ничем не скрашены, не смягчены. Я собрался с духом, дверь отворилась, на пороге встала миссис Кристо – она глубоко вздохнула, и, не успев увернуться, я очутился в ее восхитительных объятиях.
– Кит, – прошептала она мне на ухо, – а я уж и не надеялась тебя увидеть.
– Здравствуйте, миссис Кристо!
– Ш-ш-ш| Он может услышать, – все так же шепотом продолжала она.
– А что такое? Что случилось?
– Сам увидишь. – Она вся трепетала, словно пыталась дать мне что-то понять. – Пожалуйста, Кит, не говори ему, что я тебя звала, скажи, сам пришел. Пожалуйста, так и скажи, ладно? Ведь я и вправду тебя не звала, верно?
– Ну да…
– Я ведь ни слова тебе не говорила, верно?
– Ну, да, конечно.
– Я тебе хотела написать, – сказала она, и в глазах ее появились слезы, точно пенка на молоке, – но Джули не позволил. Я совсем потеряла голову. Это было ужасно. Но мне пришлось написать Бетт. Не могла я от нее скрыть.
– Бетт мне сказала, – тихонько подтвердил я, входя за ней в кухню.
– Но ему, пожалуйста, не говори, Кит. Ничего ему не говори, ладно?
– Ну, конечно, не скажу.
– Что же мне оставалось делать… – Миссис Кристо стиснула руки, прижала к груди, словно пыталась утишить боль. – Он ничего мне не позволяет.