Джулиан заметил странное выражение моего лица и поинтересовался, в чем дело. Я поделился с ним своими размышлениями.
— Ты прямо как философ, — ухмыльнулся он.
— Ну тогда понятно, почему они такие жалкие.
— Адам, ты несправедлив, ты же за всю свою жизнь не встретил ни одного философа.
Джулиан в них верил и даже заявлял, что видел одного или двух.
— Ну, я думаю, человек жалок, если воображает, будто он — призрак или что-нибудь в таком же духе.
— Это условия существования всего на свете, — возразил мой друг. — Вот возьмем эту ягоду, к примеру. — Он сорвал одну и протянул мне, держа на своей бледной ладони. — Неужели она всегда так выглядела?
— Естественно, нет, — нетерпеливо ответил я.
— Когда-то она была зеленой почкой, еще раньше частью куста, а до того семенем внутри ягоды…
— И так по кругу, до бесконечности.
— Нет, Адам, в этом и смысл. Ежевика, вон то дерево, тыква в поле, ворон, летящий над ними, — все они произошли от предков, которые не походили на них в точности. Ежевика или ворона — это форма, а формы со временем меняются, так же как облака, когда путешествуют по небу.
— Формы чего?
— ДНК, — честно ответил Джулиан. (Его новая книга по биологии была далеко не первой, которую он прочитал по этому предмету.)
— Джулиан, — предупредил Сэм, — я обещал родителям этого мальчика, что ты не будешь его развращать.
— Я слышал о ДНК, — ответил я. — Это жизненная сила предков-материалистов. Миф.
— Вроде людей, ходящих по Луне?
— Именно.
— И на кого же ты опираешься, говоря так? На Бена Крила? На «Историю Союза»?
— Все меняется, кроме ДНК? Это чересчур даже для тебя, Джулиан.
— Да, он действительно забавен, если бы я такое говорил. Но ДНК изменчива. Она старается запомнить себя, но ей никогда не удается сделать это в совершенстве. Вспоминая рыбу, она воображает ящерицу. Вспоминая лошадь, представляет гиппопотама. Вспоминая обезьяну, представляет человека.
— Джулиан! — настойчиво повторил Сэм. — По-моему, достаточно.
— Ты говоришь как дарвинист, — заметил я.
— Да, — признал мой друг, улыбаясь при мысли о столь жуткой ереси. Осеннее солнце придало его лицу оттенок медного пенни. — По-видимому, да.
В ту ночь я лежал в кровати, пока не убедился, что родители заснули. Потом встал, зажег лампу и взял новую (или, скорее, очень старую) «Историю человечества в космосе», которую перед этим спрятал под дубовым комодом.
Я листал ломкие страницы. Я не читал книгу. Собирался, но сегодня слишком устал и не мог сосредоточиться. В любом случае мне просто хотелось посмаковать слова (хотя они вполне могли быть ложью и выдумкой), а не ломиться сквозь них. Сегодня мне хотелось попробовать текст, иными словами, посмотреть на картинки.
В книге было множество фотографий, и каждая приковывала взгляд новыми чудесами и невероятными вещами. Одна из них показывала — или подразумевала — людей, стоящих на поверхности Луны, прямо как описывал Джулиан.
Люди на картинке были, по всей видимости, американцами. На плечах их лунных одежд виднелись эмблемы с флажками, архаические версии нашего собственного знамени, правда, звезд оказалось не шестьдесят, а гораздо меньше. Их одежда была белой и какой-то неуклюже громоздкой, похожей на зимние шубы эскимосов, и они носили шлемы с золотыми забралами, скрывавшими лицо. Наверное, на Луне очень холодно, если исследователям понадобилась такая нескладная защита. Возможно, они прибыли туда зимой. Тем не менее я не заметил на картинке льда или снега. Луна казалась похожей на пустыню, сухую, как палка, и пыльную, как гардероб мусорщика.
Не могу сказать, как долго я в недоумении рассматривал эту картину. Час или даже больше. Что я тогда чувствовал, тоже сложно описать… словно стал больше себя самого, но погрузился в невероятное одиночество, словно вырос до самых звезд и теперь не вижу ничего знакомого. К тому времени, как я закрыл книгу, за моим окном уже поднялась Луна — в смысле настоящая Луна урожая, полная и оранжевая, полускрытая за пролетающими мимо, крутящимися облаками.
Я думал, возможно ли, чтобы люди посетили небесное тело. Возможно ли, что они добрались туда, если судить по картинке, на ракете в тысячи раз большей, чем привычные фейерверки на День независимости? Но если наши предки долетели до Луны, то почему не остались на ней? Неужели она настолько негостеприимное место?
А возможно, они остались там и живут по сей день. Если на Луне так холодно, размышлял я, то людям пришлось бы разводить костры для тепла. А дров там вроде бы нет, поэтому им пришлось бы использовать уголь и торф. Я подошел к окну и стал смотреть на Луну, ища на ней огни костров, шахты или следы какой-нибудь промышленности, но ничего не увидел. Это была всего лишь Луна, морщинистая и неизменная. Я аж покраснел от своего легковерия, снова спрятал книгу, прогнал ересь из разума молитвой (ну или ее поспешным заменителем) и в конце концов заснул.
III
Я не смогу рассказать вам об Уильямс-Форде и о том положении, которое занимала в нем моя семья и семья Джулиана, прежде чем не опишу опасность, угрожающую, по мнению Сэма Годвина, Джулиану, признаки которой появились в нашей деревне незадолго до Рождества.[5]
В начале долины располагался источник процветания нашего города — поместье Дунканов — Кроули, сельское владение (естественно, мы же находились в Атабаске, вдали от восточных средоточий власти), принадлежащее двум нью-йоркским влиятельным торговым семьям. Они считали его не только источником дохода, но и ценили как место отдыха, находящееся на безопасном расстоянии (несколько дней путешествия поездом) от интриг и веяний городской жизни. В поместье жили — хотя «управляли» будет куда более точным словом — не только главы Дунканов и Кроули, но еще и целый легион кузенов, племянников, различных родственников, высокородных друзей и выдающихся гостей, приехавших сюда в поисках свежего воздуха и сельских видов. Наш уголок Атабаски благословлен мягким климатом и живописными пейзажами, сменяющимися согласно временам года, а подобные вещи привлекают аристократов, так же как мед — мух.
Нигде не записано, существовал ли город до поместья или наоборот, но, естественно, его жизнь полностью зависела от воли и преуспеяния этих двух семей. В Уильяме-Форде было три основных класса. Высший — владельцы, или аристократы; средний — арендаторы, работающие кузнецами, плотниками, бондарями, надсмотрщиками, садовниками, пасечниками и т. д.; и, наконец, низший — контрактники, исполнявшие самую грязную работу. Они жили в грубых хижинах на западном берегу Сосновой реки и не получали никакого содержания, если не считать плохой еды и еще худшего жилья.
Моя семья занимала двойственное положение в этой иерархии. Мать служила швеей. Она работала в поместье, как и ее родители. Отец приехал в Уильямс-Форд на сезонные заработки, и его женитьба вызвала множество вопросов. Как говорили, он «обручился с договором», вместо приданого получив работу в поместье. Закон дозволял подобные союзы, но общественное мнение не одобряло их. У нас было несколько друзей из своего класса, кровные родственники матери умерли (возможно, от позора), и ребенком меня часто дразнили за низкое происхождение моего отца.
Камнем преткновения оказался вопрос веры. Мы принадлежали — из-за отца — к Церкви Знаков. В те дни от каждой христианской Церкви в Америке требовалось официальное одобрение Регистрационного совета Доминиона Иисуса Христа на Земле. (Обычно говорили «Церкви Доминиона», но это неправильное употребление термина, так как каждая Церковь является Церковью Доминиона, если признана Советом. Доминион-епископальная, Доминион-пресвитерианская, Доминион-баптистская, даже Католическая Церковь Америки, с тех пор как отреклась от Папы Римского в 2112 году, — все находятся в ведении Доминиона, ибо его задача не быть Церковью, а сертифицировать ее. В Америке у нас есть право, согласно Конституции, принадлежать к той Церкви, которая нам нравится, если, конечно, это подлинная христианская конфессия, а не какая-то жульническая или сатанинская секта. Совет существует именно для установления различий между подлинным и мнимым. Ну и еще для сбора налогов и десятины для продолжения столь важной работы.)
5
Прошу у своих читателей терпения, если описываю вещи, заведомо им известные. Я принимаю во внимание возможность иностранной аудитории, читающей эти строки, или же будущих поколений, для которых нынешние обстоятельства не покажутся столь самоочевидными.