На ночь их выпускали из вольера. Собаки довольно скоро надоели друг другу и равнодушно сосуществовали на одной территории. Однообразное кормление заставляло их мучиться ненасытными утробами. Они портились от скуки и тоски, становились дурнее, злее. Джуля теряла былое доверие, смотрела недоверчиво, порыкивала на Редиса…
Прошло три теплых месяца. Редис однажды юркнул за дверь в воротах, воспользовавшись моментом. Сбежал. Хозяйка сокрушалась из-за пропажи:
– Что за псины мне попадаются бестолковые! Одна – дура, второй – предатель!
Джуля снова была одна. Старуха кормила ее механически, не замечая жизни в черно-буром животном, путавшемся под ногами каждый вечер. Собака давно стала движущимся темным пятном в однообразной внутренности двора.
Ей снился один и тот же сон. Дверь в воротах была настежь открыта. Она бросалась к выходу и выбегала к громадному полю, где стояли тысячи мисок, полных корма. Поле тянулось насколько хватало взгляда. Далеко вдали, темной кромкой тянулась громадная туча – набухая, вздуваясь, приближалась человеческая стая. Джуля бежала к мискам, спешила наесться и набрасывалась на корм. Всюду попадалось одно варево – привычная ее похлебка. А темная людская стая приближалась, поле уменьшалось. Люди шли, летели, ползали, стремительно сокращая расстояние до дворняги, бешеный крик и свист сверлили слух, масса перекошенных, хищных лиц смотрели на нее…
Через две недели хозяин застал сидевшего у ворот Редиса. Пес уклонял взгляд и прижимал уши от стыда.
– Вернулся, хулиган? – всё, что мог сказать старик, отпирая дверь. Редис вскочил, зашел во двор и радостно влетел в вольер. Поиграл-поздоровался с воспрявшей духом Джулей. Подруга весело прогавкала в его честь. Редис принес с собой уйму новых запахов. Он отощал, глаза еще больше вылезли наружу, но пёс остался бодр и голосист. Радость от встречи, тем не менее, не помешала им огрызаться и бороться за корм, залезая лапами в миски и толкаясь…
К концу осени в глазах Джули осталось лишь угрюмое смирение. Понурая походка, тяжелые, усталые движения – можно было подумать, что это старая собака. Только время завтрака и ужина обнаруживало ее прежнее нетерпение. Но Джуля больше не была попрошайкой – чуть хозяйка задерживалась у миски – она страшно скалилась и делала вид, что укусит.
– Ай! Да чтоб тебя!
Сука заматерела – туловище раздалось в ширину, взгляд стал жестче, загривок щетинился.
– Смотри, старик, – позвав мужа, старуха протянула руку к миске и собака зарычала. – Злится. Ну, такой ты мне больше нравишься! Ешь, ешь, всё, не трогаю я тебя! Помнишь, какая она была? Прыгала и скакала, ластилась к первому встречному. Ниче, вроде умнее стала, добрый охранник будет…
Редис изменился. Сука могла здорово клацнуть пастью и осадить его в случае чего. Шерсть ее стала темнее, жестче, морда приняла спокойное, серьезное выражение. Пес хвостом ходил за ней. Рабочих Джуля пугала одним своим видом, никто не смел подойти к вольеру. Она держалась с достоинством, на людей смотрела зло и… молчала.
– Несчастье мое, ты лаять будешь? – опять спрашивала хозяйка, дав корм собакам. – Молчит, зараза. Надо было другого щенка брать – восемь штук было! А я эту притащила.
– Зачем вам ее лай? Вон – Редис лает!
– Редис маленький, это и по лаю слышно… Кто его испугается? Вот если бы эта лаяла, люди боялись бы. Голос у нее громкий, а молчит как назло, будто и нет ее здесь…
Джуля, покончив с супом, схватила кость, ушла в конец вольера и принялась увлеченно грызть поживу.