Она грустно улыбнулась:
- Вряд ли ты успел столько задолжать бандитам, что их заинтересует твоя жена.
Она еще договаривала окончание фразы, а лицо Родионова уже начало багроветь и глаза, в полном смысле, вылезать из орбит. Он почувствовал, как задыхается.
- Что с тобой? - спросила она, поднимаясь.
Ему стоило нечеловеческих усилий взять себя в руки:
- Ничего... - прохрипел и с несвойственной для него жалостью взглянул на жену: - Анастасия, умоляю тебя, будь осторожна.
- Да что случилось, Борис? Ты можешь, наконец, объяснить?!
- Просто... просто... если с тобой что-то случится, я... не переживу, - пришла ему на ум спасительная фраза.
Она изумленно приподняла брови.
- Я не думала, что так дорога для тебя, - в ее голосе прозвучала уже знакомая ему за годы совместной жизни ирония.
- Ты поедешь из театра с Юрой, - жестко потребовал Родионов. - И никаких возражений.
- Хорошо, - согласилась она, глядя на мужа изучающе, до конца не веря его словам и, подозревая в них некий иной смысл.
Борис Николаевич облегченно вздохнул и, выйдя из гостинной, засобирался на работу.
Анастасия Филипповна подошла к окну. Отодвинув ажурные гардины, долго смотрела на улицу, отмечая, как муж выходит из подъезда, садится в поджидавшую его машину и отъезжает. Он не поднял голову, не глянул на выходящие в тихий двор окна квартиры.
- Мама, - услышала она за спиной голос дочери, - почему ты до сих пор живешь с этим ничтожеством? - Наталья подошла и обняла мать за плечи, прижавшись к ней лицом.
- Не говори так, Ната, он - твой отец.
- Моего отца звали Олег Артемьев.
Анастасия Филипповна дернулась и отстранилась:
- Что ты сказала?!!
Наталья смотрела на мать понимающими и всепрощающими глазами взрослой женщины.
- Мне дед все рассказал перед смертью и папино письмо передал, - тихо проговорила она. - Он попросил у меня прощения. И еще сказал, что его страшная болезнь - Божья кара за то, что он разрушил вашу любовь - твою и Олега.
Они с минуту стояли молча, а потом, не сговариваясь, кинулись друг к другу, завыв громко, по-бабьи, протяжно и тоскливо, - так, как плачут бабы только на Руси, независимо от того, выросли они в семье генерала или доярки...
Глава шестая
Артемьева знобило. Воспаленные глаза слезились; голова походила на раскаленный в печи чугунок - так горела и была тяжела. В висках, не переставая, пульсировала тупая, ноющая боль. Он поудобнее уселся на широкой лавке, пристраиваясь спиной к теплой стене русской печки. Шумно дыша, с удовольствием отхлебнул из глиняной кружки большой глоток густого, с запахом малины и хвои, варева.
В светлой горнице, с деревянной, старой, но добротной, с вычурной резьбой, мебелью и домотканными, яркими ковриками на выскобленных добела половицах, возле стола суетился кряжистый, широкоплечий старик, чьи черты лица почти скрывали роскошные усы и борода. Седые, густые
56
волосы, кольцами падавшие на лоб, перетягивал тонкий, кожаный ремешок. Кожа лица представлялась смуглой и обветренной, но почти лишенной морщин и того редко встречающегося ныне оттенка, по которому, не ошибившись, можно с уверенностью определить: человек ведет здоровый образ жизни и протекает она, преимущественно, в достаточном удалении от напичканных автотранспортом и промышленностью городов. Необычным контрастом с седыми волосами и бородой выглядели глаза - удивительно молодые, чистые, не затянутые старческой пеленой. И хотя были темно-карими, почти непроницаемо черными, невольно притягивали взор таившимися в них мудростью, силой и какой-то древней, забытой тайной. В его глазах не ощущались отблески вездесущего ока телевизора и не отражались щедро унавоженные мирской суетой строки газетных полос. Глаза старика лучились первозданным, природным знанием.
- Ты к печи-то поближе, Степаныч, поближе, - зычным, но приятным, голосом наставлял Артемьева старик. - Эт, тебе не дьявольская суздыкалка дома. Ишь, выдумали: газ, вода горячая из энтих щупалец железных. Про бани и не упомнят уже. Камнями пообкладывались, бетоном энтим... Тьфу, прости, Господи! А опосля и дивятся: чего на погосте народу больше, нежели живых?
- Строг, ты, больно Ерофей, - улыбнулся Артемьев, чувствуя, как с каждым глотком целебного отвара прибывает сил и отступает недомогание.
- Я к себе попервой строг, - живо откликнулся тот. - По Божьим законам живу, а вы в своих клетях - по дьявольским. Все шарахает вас, нешто медведя-шатуна: по оврагам да буеракам. А Бог он давно людям подсказку дал: живи по десяти заповедям - и здоровье будет, и душа в покое.
- Выходит, и я по дьявольским законам живу? - с иронией спросил Георгий Степанович.
- И ты! - припечатал хозяин дома. - Уж сколь раз тебе наказывал: бросай людям головы потрошить. Так нет, прешь супротив Бога и матушки-природы.
- Я людей лечу, Ерофей.
- Лечит он, - весело фыркнул старик. - Себя, и то, недосуг. - Он придирчиво оглядел стол: - Иди уже к столу. Я, тебя, Егорка, нынче лечить буду. Всех бесов повыгоняю, а опосля помолюсь.
Артемьев, кряхтя, поднялся, перешел к столу. Ерофей сперва перекрестился на иконы в красном углу, прочитал молитву, беззвучно шевеля губами и прикрыв глаза. Лишь потом сел за стол, разлил по стопкам ярко-красную рябиновую настойку. Расправил усы, бороду, широко улыбнулся, сверкнув крепкими, белоснежными зубами:
- За твое здоровье, Егор! Дай, те, Бог поутру проснуться без хвори, тоски и сомнений! - Он махом опрокинул стопку, причмокнул губами от удовольствия и с аппетитом захрустел упругим, соленым огурцом.
Артемьев выпил, с минуту посидел молча, смакуя вкус и запах настойки. Оглядел стол и почувствовал жадный, неутоленный голод.
Спустя время, оба расслабились, откинувшись на широких лавках.
- Хорошо у тебя, Ерофей! - с нотками мечтательности в голосе заметил Георгий Степанович. - Душа отдыхает...
- Душа, Егор, она, грешная, без роздыху трудится, потому, как раба Божья. - Он глянул, хитро прищурившись: - Ну, говори, чего захворал-то?
- Вирусная эпидемия. Грипп по всему городу людей косит.
- Куды там! - фыркнул Ерофей. - Вирусы! Мне энтими вирусами еще батюшка твой, царствие ему небесное, - широко перекрестился Ерофей, - все мозги, как нафталином, пересыпал. Бывало, сойдемся в споре - искры летят! Уважал я его шибко, был в ем стержень. А насчет души человечьей - ну никакого понятия! Все болячки, говорит, от вирусов и микробов. Я ему толкую, что, дескать, душа в силки дьявольские попала, - разошелся Ерофей, отчаянно жестикулируя руками. - Ни в какую! Вирусы, говорит, и все тут! Он с силой ударил ладонью по столешнице. - Я ему талдыкаю: где, мол, покажи, не вижу их. А вот я, к примеру, гляну в глаза человеку и враз его болячки все разгадаю.