Потом бабушка Маяушкиене снова заговорила о доме. В следующей семье умерла женщина. Они уже прожили здесь около четырех лет, и эта женщина каждый год неизменно рожала двойню, а когда они въехали в дом, у них уже было несметное множество детей. После ее смерти отец целыми днями работал и оставлял детей без присмотра. Если бы не помощь соседей, они просто замерзли бы. Кончилось тем, что они трое суток просидели одни, а потом выяснилось, что их отец умер. Он работал в убойной у Джонса, и раненый бык, вырвавшись, придавил его к столбу. Тогда детей увезли, а фирма на той же неделе продала дом новой семье иммигрантов.
Зловещая старуха рассказывала все новые и новые ужасы. Трудно сказать, насколько она преувеличивала. Все это было слишком похоже на правду. Насчет чахотки, например. О чахотке они знали только, что от нее люди начинают кашлять, а их уже две недели тревожил кашель, одолевавший старого Антанаса. Этот кашель прямо выворачивал его наизнанку и никак не прекращался, а когда старик сплевывал, на полу оказывалось красное пятно.
Но все это были пустяки по сравнению с тем, что они услышали потом. Они стали расспрашивать старуху, почему их предшественники не смогли заплатить за дом, и, приводя цифры, пытались доказать ей, что это не так уж трудно. Но бабушка Маяушкиене не согласилась с их расчетами.
— Вы говорите, двенадцать долларов в месяц; но в них не входят проценты.
— Какие проценты? — воскликнули они, растерянно глядя на старуху.
— Проценты за деньги, которые вы еще остались должны, — ответила она.
— Но мы не должны платить никаких процентов! — заявили они в один голос. — Мы должны платить только двенадцать долларов в месяц.
Тут она начала смеяться над ними.
— Вы такие же, как все, — сказала она. — Вас надувают, а потом съедают живьем. Когда дом продают в рассрочку, за него всегда берут проценты. Возьмите купчую и посмотрите.
Тогда тетя Эльжбета, с мучительно бьющимся сердцем, отперла шкаф и достала бумагу, которая уже причинила им столько страданий. Они сидели кругом едва дыша, пока старуха, которая умела читать по-английски, пробегала глазами купчую.
— Да, — сказала она, наконец, — разумеется, так оно и есть. «И проценты ежемесячно, из расчета семи годовых…»
Последовало гробовое молчание.
— Что это значит? — почти шепотом спросил, наконец, Юргис.
— Это значит, — ответила старуха, — что в будущем месяце вы должны будете, кроме двенадцати, заплатить еще семь долларов.
И снова наступила тишина. Это было ужасно, как в кошмаре, когда под ногами разверзается земля и чувствуешь, что летишь в какую-то бездонную пропасть. Словно при вспышке молнии, они увидели, что сделались жертвами безжалостной судьбы, что их загнали в угол, поймали в ловушку, обрекли на гибель. Чудесное здание их надежд рухнуло. А старуха все говорила и говорила. Они жаждали, чтобы она замолчала, но ее голос продолжал звучать, словно карканье зловещего ворона. Юргис сжал кулаки, и капли пота выступили у него на лбу, у Онны перехватило дыхание. Внезапно тетя Эльжбета нарушила тишину воплем, а Мария начала ломать руки и причитать:
— Ai! Ai! Bêda man![16]
Разумеется, все их протесты были бесполезны. Бабушка Маяушкиене сидела перед ними, как олицетворение неумолимой судьбы. Да, конечно, это нечестно, но при чем тут честность? И, конечно, они этого не знали. Все дело так специально и устроено, чтобы они не знали. Но так записано в купчей, и тут уж ничего не поделаешь — они сами увидят, когда придет время.
Избавившись, наконец, от гостьи, они провели всю ночь в сетованиях. Проснулись дети; почувствовав что-то неладное, они подняли крик, и их никак не удавалось успокоить. Утром большинство взрослых, разумеется, отправилось на работу — бойни ведь не остановятся из-за их несчастий; но Онна с мачехой ровно в семь часов уже стояли у дверей конторы агента. Да, сказал он им, когда пришел, совершенно верно, они должны платить проценты. Тут тетя Эльжбета разразилась столь громкими упреками и протестами, что прохожие начали останавливаться и заглядывать в окна. Агент был, как всегда, воплощением кротости. Он сказал, что глубоко опечален случившимся. За долги всегда полагается платить проценты, и он думал, что они об этом знают, иначе обязательно поставил бы их в известность.