Я заканчивала первый год обучения в старших классах, была неуклюжей и часто оставалась в одиночестве. Что я нашла в этом птенце? В нем не было ничего особенного, но ощущение трепещущего в руках сердца заставило меня принести его в гостиную и устроить в старом треснутом аквариуме, обнаруженном в гараже. Я тщетно пыталась сделать его среду обитания как можно более естественной и даже положила на дно пару веточек магнолии.
Возможно, кому-то интересно, в чем был смысл всего этого. Даже если бы я спасла его, он не смог бы жить ни у нас в доме, подобно попугаю, ни в дикой природе. Однако все эти проблемы казались мне слишком далекими. Я размачивала в воде корм для куриц и кормила его из шприца каждые два часа. Пища проскальзывала ему в глотку с приятным булькающим звуком.
Я ощущала разницу между цивилизованным миром и дикой природой.
Была ли я сама цивилизована, если постоянно врезалась в невидимые границы, познавая мир? Я чувствовала себя беспомощной в школьных коридорах: из-за своих слишком крупных зубов, непослушных волос и отца, который отрубил голову крысятам из компостной ямы, застрелил енотов с чердака из «Ремингтона» двенадцатого калибра, продал щенков, раздал кроликов и утопил котят в пруду.
Крошечная жизнь этого птенца, что бы из него в итоге ни выросло, была в моих руках. Я решила защищать его настолько долго, насколько это возможно. На следующий день глазки птенца раскрылись. Первым, что он увидел, была я, наблюдавшая за ним через стекло.
Птенец подрастал быстро. Он оперился и постепенно превратился в яркую чирикающую голубую сойку. Он жил в моей спальне, подальше от основной жилой части дома. В качестве насеста он выбрал потолочный вентилятор, и я каждый день стелила на пол газету «Сент-Питерсберг таймс», чтобы на нее падали испражнения. Каждое утро он садился на мой подбородок и стучал клювом по носу. Вставай. Вставай. Вставай. Он пил колу с ободка жестяной банки, клевал семена и остатки моего ужина, который я часто съедала в своей комнате в одиночестве. Ему нравилось садиться мне на плечо или голову, цепляясь своими динозаврообразными лапками. Иногда он катался на спине нашего мопса Ринклса, который ни психически, ни физически был не в силах сопротивляться. Я выпускала его на улицу, но он всегда возвращался на мое плечо. Я надеялась, что незнакомцы, увидев нас, решат, что я обладаю магической силой. Мне и правда так казалось.
В конце концов мама сказала, что мне нужно его отпустить. Он часто настигал меня по дороге в школу или обратно. Через несколько недель, однажды вернувшись домой, я обнаружила его мертвым на заднем крыльце. Мне кажется, я сломала его жизнь, его сущность, сама о том не подозревая. Ему было некуда лететь, негде приземлиться.
Я выросла. У меня были собаки и лошади. От меня пахло сеном и грязью. Я воображала, что однажды у меня будет ферма, где будет место для всех диких и брошенных животных. И что у меня обязательно будет дочь, хотя я никогда не нянчила детей и не играла в куклы.
Она, смелая и бойкая, будет ходить с котенком под мышкой. Она будет лазать по деревьям и петь песни.
Я никогда не забуду, что значит быть ребенком и любить все живое.
Я никогда не забуду, что значит бояться; бояться заводить друзей, танцевать на публике, раздеваться на пляже, болтать в классе, приводить в дом мальчика. Я буду защищать ее дикость. Она непременно принесет в дом бездомного кота, кролика или птенца. Я покажу ей, как ухаживать за ним, и скажу, когда и как его нужно отпустить на волю.
Это была уверенность, а не просто желание. Когда я была маленькая, я спросила у мамы, как получить ребенка. Она ответила: «Ну, во-первых, тебе нужно его захотеть».
Она не сказала ничего больше, поэтому я решила, что желание в этом вопросе — основное и единственное условие.
Только желание имело значение.
Когда родилась наша дочь (долгое время все шло не по плану, уверенность сменилась сильнейшим желанием, а желание победило все трудности), она выглядела точно так же, как тот птенец. Она была узловатой, словно бумажной, прозрачной и слепой. Я прекрасно понимала, что не всех выпавших из гнезда живых существ нужно спасать, однако никто не мог нам этого запретить. Кто в той ситуации был более беспомощным: мы или она? Ее беззубый ротик молил о помощи. Мы смотрели на нее через окно в пластиковом боксе.
Чтобы понять, насколько нереальным было ее появление на свет и сколько преград мешало ее первому вдоху, мы должны вернуться в то лето, когда я вырастила голубую сойку. Это было лето, когда я впервые встретила Тома, сыгравшего яркую эпизодическую роль в моей юности. На протяжении всех последующих лет я задумывалась об абсурдности всего произошедшего.