В Понта-Мусоне сменившийся форейтор получил, помимо вознаграждения, двойные прогонные: их протянула ему белая мускулистая рука, высунувшись между кожаных занавесок, отгораживавших переднюю часть кабриолета почти так же надежно, как муслиновые занавески скрывали переднюю часть главного кузова.
Обрадованный форейтор проворно снял шляпу и воскликнул:
— Благодарю вас, монсеньер!
Звучный голос ответил на немецком языке, который еще понимают в окрестностях Нанси, хотя уже не говорят на нем:
— Schnell, schneller!
В переводе на французский это означало: «Быстро, скорее!»
Форейторы понимают почти все языки, когда обращенные к ним слова сопровождаются звоном металла, который очень любит эта порода людей, о чем прекрасно осведомлены все путешественники.
Вот почему два новых форейтора делали все возможное, чтобы в начале пути заставить лошадей помчаться галопом. Однако после неимоверных усилий, больше делавшим честь их крепким рукам, чем лошадиным ногам, они вынуждены были, устав от бесполезной борьбы, перевести коней на рысь, позволявшую делать по два с половиной-три льё в час.
Около семи переменили лошадей в Сен-Мийеле, та же рука протянула между занавесок плату за почтовый прогон, тот же голос отдал прежнее приказание.
Само собой разумеется, что необычайная карета здесь вызвала столь же сильное удивление, как в Понта-Мусоне, тем более что экипаж выглядел еще фантастичнее в надвигавшихся сумерках.
После Сен-Мийеля дорога поднималась в гору. Лошади пошли шагом; полчаса ушло на то, чтобы проехать около четверти льё.
Одолев подъем, форейторы дали лошадям передохнуть, и путешественники могли, откинув кожаные занавеси, окинуть взором широкий простор, постепенно исчезавший в вечернем тумане.
Погода до трех часов пополудни была ясная и теплая. К вечеру стало душно. Большая молочно-белая туча, тянувшаяся с юга, будто пыталась угнаться за каретой. Прежде чем путешественники успели доехать до Барле-Дюка, где форейторы предлагали на всякий случай остановиться на ночлег, облако едва не настигло карету.
Дорога, с одной стороны которой возвышалась гора, а с другой был обрыв, на протяжении полульё здесь круто спускалась в долину, где змеилась Мёз. Ехать по ней, не подвергаясь опасности, можно было только шагом, и поэтому форейторы, когда снова двинулись в путь, пустили лошадей аллюром.
Туча, продолжая надвигаться, опускалась все ниже, расползалась по земле, смешиваясь с туманом, как бы расталкивая голубоватые облачка, которые пытались расположиться по ветру, словно корабли во время морского сражения.
Вскоре за огромной, пугающе-белой тучей, расползавшейся по небу со скоростью прибывающей во время прилива воды, исчезли последние солнечные лучи. Тускло-серый свет просачивался сквозь тучу, едва освещая землю. Листья на деревьях затрепетали, хотя даже слабый ветерок не колебал их, и потемнели, как бывает после захода солнца.
Внезапно вспышка молнии распорола тучу, небо словно раскололось на тысячу огненных кусков; испуганный взгляд проникал в неизмеримую глубь небосвода, пылавшую, словно адская бездна.
В тот же миг удар грома, достигший лесной опушки, вдоль которой проходила дорога, потряс землю и подстегнул огромную грозовую тучу, словно бешеного коня. Карета, однако, продолжала свой путь, пуская сквозь трубу дым, черный вначале и превратившийся постепенно в прозрачно опаловый.
Небо потемнело, и сейчас же оконце на крыше кареты засветилось ярко-красным огнем; было ясно, что обитатель этой коробки на колесах, не обращая внимания на дорожные случайности, принимал возможные меры, чтобы не прерывать дело, которым он был занят.
Карета все еще находилась на плоскогорье и не начала еще спускаться, когда раздался другой, более мощный, зазвеневший металлом раскат грома, затем пошел дождь, вначале падавший редкими каплями, а потом хлынул частый и сильный: можно было подумать, что небо пускает на землю множество стрел.
Форейторы совещались, поэтому карета остановилась.
Тот же голос, только на сей раз на чистейшем французском языке спросил:
— Какого черта мы здесь торчим?
— Мы спрашивали друг друга, стоит ли ехать дальше.