Язвительное выражение лица, в котором обнаруживалось некоторое сходство с Вольтером, выдавало сразу несколько чувств, охвативших барона; они не скрылись от проницательного взгляда незнакомца. Вежливость требовала, чтобы барон улыбался незваному гостю, тогда как нетерпение превращало любезное выражение в гримасу, сообщавшую барону желчный и угрюмый вид. Одним словом, в неверном свете пламени черты лица барона де Таверне бросались в глаза, и он казался на редкость некрасивым.
— Сударь, — вымолвил он. — Могу ли я узнать, какому счастливому случаю я обязан удовольствием видеть вас у себя?
— Сударь! Все дело в грозе, напугавшей лошадей. Они понесли и едва не опрокинули карету. Так я оказался посреди дороги без форейторов: один упал с лошади, другой сбежал. В это время я повстречал молодого человека, который и указал мне дорогу, ведущую к вашему замку. Он уверил меня, что вы слывете гостеприимным хозяином.
Барон приподнял подсвечник, желая получше осветить двор в надежде обнаружить несчастного, которому был обязан тем счастливым случаем, о котором он говорил выше.
Путешественник огляделся по сторонам и убедился в том, что его юный спутник действительно исчез.
— Не знаете ли вы имени того, кто указал вам на мой замок, сударь? — спросил барон де Таверне, похожий в тот миг на человека, который хотел бы знать, кому выразить свою благодарность.
— Этот молодой человек представился Жильбером, если не ошибаюсь.
— Ага, Жильбер! Никогда бы не подумал, что он способен хотя бы на это. А! Так это бездельник Жильбер, наш дорогой философ!
Поток эпитетов и угрожающие интонации ясно дали понять путешественнику, что сюзерен отнюдь не пылал любовью к своему вассалу.
— Итак, — произнес барон, выдержав внушительную паузу, столь же выразительную, как его слова, — входите, сударь, прошу вас.
— Позвольте мне сначала поставить в сарай карету — в ней много дорогих для меня вещей.
— Л а Бри! — вскричал барон. — Л а Бри, поставьте карету господина барона под навес, там она хотя бы отчасти будет защищена от непогоды, принимая во внимание, что кое-что от крыши еще осталось. Вот насчет лошадей — тут дело сложнее: я не могу поручиться, что их есть чем накормить. Однако раз они не ваши, а почтовые, это обстоятельство не должно сильно вас беспокоить.
— Сударь! — в нетерпении воскликнул путешественник. — Если я слишком вас обременяю, как мне начинает казаться…
— О нет! — вежливо прервал его барон, — вы ничуть не обременяете меня, должен лишь предупредить вас, что вам будет не слишком удобно.
— Поверьте, сударь, я буду весьма обязан вам…
— Да что вы, я вовсе не обольщаюсь на этот счет, — проговорил барон, вновь поднимая подсвечник, чтобы получше рассмотреть Джузеппе Бальзамо, который в это время с помощью Ла Бри устраивал под навесом карету. По мере того как гость удалялся, барон повышал голос, — я далек от иллюзии, что Таверне может произвести на вас благоприятное впечатление, скорее напротив, и все потому, что я беден.
Путешественник был поглощен своим занятием и ничего не отвечал: следуя совету барона, он выбирал под навесом местечко посуше. Когда более или менее подходящее место для кареты было найдено, он дал Л а Бри луидор и вновь приблизился к хозяину.
Л а Бри, совершенно уверенный в том, что это монета в двадцать четыре су, опустил луидор в карман, благодаря судьбу и за такую удачу.
— Бог мне судья, если я плохо подумал о вашем замке, сударь, — ответил Бальзамо, отвесив барону поклон.
Будто желая доказать искренность своих слов, барон повел его, качая головой, через просторную и сырую переднюю, ворча на ходу:
— Я знаю, что говорю. К сожалению, я свои возможности хорошо знаю, и они весьма ограниченны. Если вы француз, господин барон, хотя ваш немецкий выговор свидетельствует скорее об обратном, а итальянское имя… Впрочем, это к делу не относится. Так вот, если вы француз, как я уже сказал, имя Таверне должно вызывать у вас представление о роскоши: когда-то говорили «Таверне Богатый».
Бальзамо думал, что за этими словами последует вздох, но он ошибся.
«Философ», — отметил он про себя.
— Сюда пожалуйте, господин барон, теперь сюда, — продолжал хозяин, распахивая дверь столовой. — Ну-ка, метр Ла Бри, обслужите нас так, будто у вас не две ноги, а двадцать.
Ла Бри бросился исполнять приказание.