Помимо ботаники, я с удовольствием отдавался изучению как мертвых, так и живых языков. Я знал все наречия, на которых говорят от Дарданелл до Магелланова пролива. Я разбирал таинственные иероглифы в гранитных книгах, что зовутся пирамидами. Я охватил все человеческие знания, от Санхуниафона до Сократа, от Моисея до святого Иеронима, от Зороастра до Агриппы.
Я учился медицине не только по Гиппократу, Галену, Аверроэсу, но также у такого великого учителя, коим является природа. Я разгадал тайны коптов и друзов. Я собрал семена добра и зла. Когда самум или тайфун проносились над моей головой, я посылал с ними семена жизни или смерти, а вместе с ними — мой приговор или благословение тому краю, к которому был обращен мой взор. В этих занятиях, трудах, странствиях я достиг двадцатилетнего возраста.
Однажды учитель нашел меня в мраморном гроте, где я прятался от полуденного зноя. Выражение его лица было строгим, и в то же время он улыбался. В руке он держал флакон.
«Ашарат! — обратился он ко мне. — Я всегда говорил тебе, что все в этом мире не имеет ни начала, ни конца, что колыбель и гроб сродни друг другу. Чтобы осмыслить свои прошлые жизни, человеку не хватает лишь ясновидения, которое сделало бы его равным Богу, потому что с того дня, как он воспримет этот дар, он ощутит себя бессмертным, подобно Богу. Итак, я составил напиток, позволяющий прозреть. Надеюсь, что скоро я также открою секрет вечной молодости. Ашарат! Я вчера отпил немного из этого пузырька. Ты должен выпить сегодня то, что осталось».
Я безгранично доверял ему, я боготворил моего великого учителя, однако рука моя дрогнула, когда я коснулся флакона, протянутого Альтотасом. Так, должно быть, дрожала рука Адама, взявшая яблоко, которое дала ему Ева.
«Пей!» — произнес он, улыбаясь.
Он возложил руки мне на голову, как делал всегда, когда хотел, чтобы ко мне пришло прозрение.
«Усни, — приказал он, — и прозревай!»
Я мгновенно уснул. Мне привиделось, будто я лежу на сандаловом дереве и алоэ, приготовленных для жертвенного костра. Надо мной пролетел ангел, переносивший волю Всевышнего с Востока на Запад. Ангел осенил меня крылом — вспыхнул огонь. И, странное дело, не испытывая ни малейшего волнения и страха, я свободно раскинулся, отдавшись языкам пламени, словно феникс, черпая новые силы в источнике жизни.
Плоть моя исчезла, осталась одна душа, принявшая форму тела, а оно было прозрачно, неосязаемо, легче воздуха, которым мы дышим и в котором оно парило. В тот момент я, подобно Пифагору, увидевшему себя при осаде Трои, припомнил тридцать две жизни, прожитые моей душой.
Перед глазами вереницей глубоких стариков проходили столетия. Я узнавал себя под разными именами, которые носил со дня своего первого рождения вплоть до последней смерти. Как вы знаете, братья, в этом заключается один из важнейших постулатов нашей веры. Души — это многочисленные божественные эманации, наполняющие мировое пространство. Они сверху донизу занимают ступени иерархической лестницы. В час своего рождения человек принимает наугад одну из ранее живших в ком-то душ, а в смертный час отдает ее для новой жизни и последующих ее превращений.
Незнакомец говорил убежденно, обращая свой взор к небесам. Гнев присутствовавших сменился удивлением, а когда он заговорил о вере, шепот восхищения прошел по рядам собравшихся.
— После пробуждения, — продолжал ясновидец, — я почувствовал себя больше чем просто человеком, я ощутил себя почти Богом.
Я решил посвятить счастью человечества не только теперешнюю жизнь, но и те, что мне предстоит прожить.
На следующий день, будто угадав мои мысли, ко мне явился Альтотас и сказал:
«Сын мой! Двадцать лет тому назад ваша мать умерла, родив вас. Вот уже двадцать лет невидимое препятствие не позволяет вашему прославленному отцу открыться вам. Мы с вами продолжим путешествие, ваш отец будет среди тех, с кем мы будем встречаться. Он благословит вас, но вы об этом не узнаете».
Итак, все во мне, как в богоизбраннике, становилось таинственным: прошлое, настоящее, будущее.
Я простился с благословившим и щедро меня одарившим муфтием Салааимом. Мы с Альтотасом присоединились к каравану, который отправлялся в Суэц.
Господа! Простите мне волнение, которое я испытываю при этом воспоминании. Случилось так, что однажды некий достойный муж обнял меня. Меня охватила дрожь, я почувствовал, как в моей груди сильно забилось сердце.
Это был шериф Мекки, прославленный владыка. В тот момент он наблюдал за сражением и одним мановением руки мог подчинить себе три миллиона человек. Альтотас отвернулся, чтобы не растрогаться, а возможно, и не выдать волнения… Мы продолжали путь.