Король предпринял безуспешную попытку уговорить ее вернуться в мир и как отец и как монарх, сначала с улыбкой, потом обратившись с просьбами, более похожими на приказания; все было напрасно, и он уехал. Дофину с первого взгляда поразило истинное величие души Луизы — ее августейшей тетки. Как только принцесса в окружении придворных удалилась, настоятельница монастыря кармелиток приказала снять ковры, вынести цветы, убрать кружева.
Изо всей еще бурлившей общины одна она не дрогнула, когда тяжелые двери монастыря, едва распахнувшись, с грохотом захлопнулись, обрекая монахинь на одиночество.
Затем мадам Луиза вызвала монахиню, ведавшую казной.
— Получали ли, как обычно, нищие милостыню последние два дня? — спросила она.
— Да, ваше высочество.
— Посещались ли, по обыкновению, больные?
— Да, ваше высочество.
— Накормлены ли отставные солдаты?
— Все они получили хлеб и вино, которые мадам велела для них приготовить.
— Значит, в обители ничего не упущено?
— Ничего, ваше высочество.
Принцесса Луиза подошла к окну подышать свежим воздухом, поднимавшимся из благоухающего сада, что окружал флигель; воздух стал уже влажен перед наступлением ночи.
Монахиня замерла в почтительном ожидании, пока августейшая настоятельница отдаст распоряжение или отпустит ее.
Одному Богу было известно, о чем в ту минуту размышляла бедная затворница — королевская дочь. Принцесса Луиза поглаживала розы на длинных стеблях, доходивших до самого ее окна, и проводила рукой по цветам жасмина, зеленым ковром покрывавшего стены монастырского двора.
Внезапно мощный удар копытом сотряс дверь конюшни. Настоятельница вздрогнула.
— Кто из придворных остался в Сен-Дени? — поинтересовалась принцесса Луиза.
— Его высокопреосвященство кардинал де Роган.
— Это его лошади?
— Нет, ваше высочество, его лошади в аббатстве, где он собирается провести ночь.
— Так что же это за шум?
— Это, ваше высочество, бушует конь незнакомки.
— Какой незнакомки? — тщетно пытаясь вспомнить, спросила принцесса Луиза.
— Итальянки, прибывшей вчера с просьбой принять ее, ваше высочество.
— Да, верно. Где она?
— В своей комнате или в церкви.
— Что она делала все это время?
— Со вчерашнего дня ничего не ела, кроме хлеба, и всю ночь напролет молилась.
— Великая грешница, должно быть, — насупилась настоятельница.
— Этого я не знаю, ваше высочество, она ни с кем не говорила.
— Какова она собой?
— Очень красивая, нежная и вместе с тем гордая.
— Где она была утром во время церемонии?
— В своей комнате. Я видела, она стояла у окна, прячась за занавески, и с озабоченным видом всех разглядывала, словно в каждом ожидала увидеть врага.
— Она из того мира, в котором я жила, где царила… Пусть войдет.
Монахиня сделала шаг по направлению к двери.
— Да, вот что: известно ли, как ее зовут? — спросила принцесса.
— Лоренца Феличиани.
— Мне ничего не говорит это имя, — в задумчивости произнесла принцесса Луиза, — впрочем, это не имеет значения; пусть войдет.
Настоятельница опустилась в старинное дубовое кресло; оно было изготовлено при Генрихе II и прослужило девяти предыдущим настоятельницам кармелиток.
Оно олицетворяло собой грозное судилище, перед ним трепетали бедные послушницы, которым никак не удавалось сделать выбор между духовным, вечным, и мирским, преходящим.
Монахиня возвратилась, ведя незнакомку, покрытую длинной вуалью.
Принцесса унаследовала от предков проницательный взгляд; она устремила его на Лоренцу Феличиани, как только та вошла в кабинет; однако она почувствовала в молодой женщине такое смирение, столько благодарности, такую возвышенную красоту, она прочла такую невинность в ее огромных черных глазах, омытых недавними слезами, что первоначальная враждебность принцессы обратилась в дружелюбие и доброжелательность.
— Подойдите, сударыня, — сказала принцесса, — я вас слушаю; говорите.
Объятая дрожью, молодая женщина сделала шаг и хотела было опуститься на колено.
Принцесса ее подняла.
— Вас зовут Лоренца Феличиани, не так ли? — спросила она.
— Да, ваше высочество.
— Вы желаете доверить мне какую-то тайну?
— Я сгораю от желания это сделать!
— Отчего же вы не обратились к исповеднику? В моей власти лишь утешить вас; священник утешает и дает прощение.
Принцесса Луиза нерешительно произнесла эти слова.
— Мне нужно лишь утешение, ваше высочество, — отвечала Лоренца, — кроме того, я только женщине могла бы сообщить то, о чем хочу вам рассказать.
— Так вы собираетесь мне сообщить что-то необычное?
— Да, это и в самом деле необычно. Прошу вас, ваше высочество, выслушать меня терпеливо, потому что я могу это рассказать вам одной, потому что вы всемогущи, а меня, пожалуй, может защитить только Божья десница.
— Защитить вас? Так вас преследуют? На вас нападают?
— О да, ваше высочество, да, меня преследуют! — с непередаваемым выражением ужаса вскричала незнакомка.
— Тогда, сударыня, подумайте вот о чем, — продолжала принцесса, — этот дом — монастырь, а не крепость; все, что может волновать людей, сюда проникает лишь затем, чтобы здесь угаснуть; люди не могут обрести здесь то, что служит им оружием против других; здесь не чинят суд и расправу, не воздействуют силой: это Божья обитель.
— Именно ее-то мне и нужно! — проговорила Лоренца. — Да, я ищу Божью обитель, потому что только в ней я могу жить спокойно!
— Но Бог не допускает мести; как мы могли бы отомстить вашему обидчику? Обратитесь к властям.
— Власти бессильны, ваше высочество, против того, кого я так боюсь.
— Кто же он? — спросила настоятельница с тайным ужасом, овладевшим ею помимо ее воли.
Лоренца приблизилась к принцессе, охваченная неведомым ей дотоле возбуждением.
— Вы спрашиваете, кто он, ваше высочество? — пролепетала она. — Я уверена, что он один из демонов, ведущих войну против людей, которого Сатана, их владыка, наделил нечеловеческой силой.
— Что вы говорите! — воскликнула принцесса, взглянув на женщину и желая убедиться, что она не сумасшедшая.
— А я… я… О я несчастная! — вскричала Лоренца, ломая руки, прекрасные, как у античной статуи. — Я оказалась на пути у этого человека! Я… я…
— Договаривайте.
Лоренца еще ближе придвинулась к принцессе и продолжала едва слышно, страшась того, о чем собиралась поведать.
— Я… я… бесноватая! — пробормотала она.
— Бесноватая?! — вскричала принцесса. — Да что вы, сударыня, в своем ли вы уме? Скажите, вы не…
— Сумасшедшая, не так ли? Это вы хотели сказать? Нет, я не сумасшедшая; впрочем, я могла бы сойти с ума, если бы вы меня оставили.
— Бесноватая… — повторила принцесса.
— Да… увы!
— Однако позвольте вам заметить, что я нахожу в вас много общего с другими созданиями, не обойденными милостями Всевышнего: вы богаты, хороши собой, вы здраво рассуждаете, на вашем лице нет следов ужасной и таинственной болезни, именуемой одержимостью.
— Ваше высочество! Вся моя жизнь, все мои приключения покрыты страшной тайной, которую мне хотелось бы скрыть даже от самой себя!
— Так объяснитесь! Неужели я первая, кому вы рассказываете о своем несчастье? А ваши родители? Друзья?
— Родители! — вскрикнула молодая женщина, до боли стиснув руки. — Бедные мои родители! Увижусь ли я с ними когда-нибудь? Друзья! — с горечью продолжала она. — Увы, ваше высочество, у меня нет друзей!
— Рассказывайте все по порядку, дитя мое, — предложила принцесса Луиза, пытаясь разобраться в словах незнакомки. — Кто ваши родители и почему вы их покинули?
— Ваше высочество! Я римлянка. Я жила в Риме с родителями. Мой отец знатного рода, но, как все римские патриции, беден. У меня есть мать и брат. Мне говорили, что, если во французской аристократической семье есть сын и дочь, приданым дочери могут пожертвовать ради того, чтобы купить сыну шпагу. У нас дочерью жертвуют, чтобы сын мог вступить в духовный орден. Вот почему я не получила никакого образования: надо было выучить брата; он учится, чтобы стать кардиналом, как наивно полагала моя мать.