— Такая наглость меня поистине возмущает, — заметила принцесса взволнованно и быстро и тряхнула колокольчиком: — Сестра! Сестра!
Монахиня, которая несколько минут назад ввела графа Феникса, явилась на зов.
— Прикажите отправить верхового курьера с запиской к его высокопреосвященству господину кардиналу де Рогану, — распорядилась принцесса, — он сейчас на соборном капитуле, пусть незамедлительно прибудет сюда, я его жду.
Произнося эти слова, принцесса поспешно написала несколько слов и вручила записку монахине.
При этом она ей шепнула:
— Прикажите поставить в коридоре двух маршальских стрелков и чтобы никто не смел выходить без приказа! Ступайте!
Граф, как бы арестованный мадам Луизой, наблюдал за тем, как она готовилась бороться с ним до конца. Пока принцесса писала записку, решившись, вероятно, оспаривать у него победу, он подошел к кабинету и, пристально глядя на дверь, протянул руки, стал взмахивать ими не то чтобы нервно, а скорее размеренно; при этом он едва слышно что-то говорил.
Обернувшись, принцесса застала его за этим занятием.
— Что вы делаете, сударь? — спросила она.
— Ваше высочество! — отвечал он. — Я приглашаю Лоренцу Феличиани предстать перед вами и подтвердить, что я не обманщик, не фальсификатор. Это не противоречило бы другим доказательствам, которые требует ваше высочество.
— Сударь!
— Лоренца Феличиани! — повелел граф, подчиняя себе даже принцессу и лишая ее воли своим тоном. — Лоренца Феличиани! Выйдите из кабинета!
Дверь по-прежнему оставалась заперта.
— Идите сюда, я так хочу! — повторил граф.
В замке заскрежетал ключ; принцесса с невыразимым ужасом смотрела, как молодая женщина выходит из кабинета, не спуская глаз с графа и не выражая ни гнева, ни ненависти.
— Что вы делаете, дитя мое, что вы делаете? — ужаснулась принцесса Луиза. — Зачем вы вышли к тому, кого избегаете? Здесь вы были в безопасности, я же вам говорила!..
— В моем доме ей тоже ничто не угрожает, ваше высочество, — заметил граф.
Повернувшись затем к молодой женщине, он спросил:
— Не правда ли, Лоренца, вы в безопасности у меня?
— Да, — ответила та.
Потрясенная принцесса всплеснула руками и упала в кресло.
— Лоренца! Меня обвиняют в том, что я совершил по отношению к вам насилие, — проговорил граф нежным голосом, в котором, однако, звучали повелительные нотки, — скажите, принуждал ли я вас к чему бы то ни было?
— Никогда, — отвечала молодая женщина ясно и недвусмысленно, однако не сопровождая этого отрицания ни единым движением.
— Что же в таком случае означает вся эта история с похищением, которую вы мне только что рассказывали? — вскричала принцесса Луиза.
Лоренца молчала. Она смотрела на графа так, будто ее жизнь и каждое слово, являвшееся выражением этой жизни, зависели от него.
— Ее высочество желает, вероятно, знать, каким образом вы вышли из монастыря, Лоренца. Расскажите обо всем, что произошло с той минуты, как вы потеряли сознание в церкви, и до того момента, как очнулись в почтовой карете.
Лоренца молчала.
— Расскажите во всех подробностях, — продолжал граф, — я приказываю.
Лоренца вздрогнула.
— Я ничего не помню, — пролепетала она.
— Напрягите память, и вы все вспомните.
— A-а… да, да, я в самом деле припоминаю, — проговорила Лоренца без всякого выражения.
— Рассказывайте!
— Я потеряла сознание в ту минуту, как моих волос коснулись ножницы; меня унесли в келью и уложили в постель. Мать просидела возле меня до самого вечера. Я не приходила в сознание, было решено послать за сельским доктором. Он пощупал пульс, подержал у моих губ зеркало и убедился, что в моих жилах не стучит кровь и я бездыханна. Доктор объявил, что я мертва.
— Откуда вам все это известно? — спросила принцесса.
— Ее высочество желает знать, откуда вы это узнали, — повторил граф.
— Это и странно! — призналась Лоренца. — Я все видела и слышала. Просто я не могла ни открыть глаза, ни заговорить, ни пошевелиться; я словно впала в летаргический сон.
— Троншен мне рассказывал о людях, засыпающих летаргическим сном, — заметила принцесса, — их хоронят заживо.
— Продолжайте, Лоренца.
— Мать была в отчаянии и не могла поверить в мою смерть. Она объявила, что хочет провести около меня еще одну ночь и следующий день.
Как она сказала, так и сделала. Однако истекли и эти тридцать шесть часов, а я не пошевелилась, не вздохнула.
Трижды приходил священник, пытаясь убедить мою мать в том, что, задерживая мое тело на земле, она восстает против воли Божьей, ведь моя душа уже отлетела на Небо. Он не сомневался, что душа моя у Бога: я умерла в ту самую минуту, как произносила слова, скреплявшие мой вечный союз с Господом.
Мать сумела настоять на том, чтобы ей позволили провести возле меня ночь с понедельника на вторник.
Но я и во вторник оставалась в том же бесчувственном состоянии.
Признав себя побежденной, моя мать отступила. Монахини возмущались таким кощунством. В часовне, где покойницу по обычаю оставляли на сутки, зажглись свечи.
Как только мать покинула келью, явились монахини, которые должны были меня одевать. Так как я не успела произнести обет, решили, чтобы я была одета в белое; на голову мне возложили венок из белых роз, сложили мне на груди руки и крикнули: "Гроб!"
В келью внесли гроб. Во власти дрожи, повторяю, сквозь опущенные веки я видела все происходившее так, словно мои глаза были широко раскрыты.
Меня подняли и опустили в гроб.
Потом меня с накрытым лицом отнесли в часовню, как это принято в нашей стране, и поставили его в склеп. Вокруг зажгли свечи и поставили в ногах чашу с освященной водой.
Весь день крестьяне Субиако приходили в часовню, молились за меня и кропили меня святой водой.
Настал вечер. Посещения прекратились. Все двери часовни были заперты изнутри, кроме небольшой боковой двери. Подле меня осталась только сестра-сиделка.
Мне не давала покоя ужасная мысль: на следующий день должны были состояться похороны; я понимала, что буду заживо погребена, если только какая-нибудь неведомая сила не придет мне на помощь.
Я считала минуты, я слышала, как часы пробили девять, десять, потом одиннадцать раз.
Каждый удар эхом отдавался в моем сердце: до меня будто доносился звон колоколов на моих собственных похоронах! Это было ужасно! Ужасно!
Одному Богу известно, как я пыталась стряхнуть этот леденящий сон, разорвать оковы, удерживавшие меня в гробу. Должно быть, Господь увидал мои муки и сжалился надо мной.
Часы пробили полночь.
Мне показалось, что с первым ударом часов все мое тело содрогнулось: я почувствовала приближение Ашарата. Сердце мое забилось: я увидала его на пороге часовни.
— Разве вы не испугались? — спросил граф де Феникс.
— Нет, нет! Я испытывала счастье, радость, сильное возбуждение! Я поняла, что он пришел вырвать меня из лап смерти, так меня страшившей! Он неторопливо подошел к гробу, некоторое время рассматривал меня с грустной улыбкой, потом приказал:
"Встань и иди!"
Оковы, удерживавшие мое тело, спали; повинуясь его властному голосу, я поднялась и спустила ноги из гроба.
"Ты счастлива, что жива?" — спросил он меня.
"Да!"
"Тогда следуй за мной!"
Для сиделки были не в диковинку обязанности, которые она должна была исполнять у гроба: она уже стольких сестер проводила в последний путь! Она спала, сидя на стуле. Я прошла мимо нее незамеченной и последовала за тем, кто уже дважды спас меня от смерти.
Мы вышли во двор. Я вновь увидела звездное небо, на что уж и не надеялась. Я вдыхала свежий воздух, которым не дано наслаждаться мертвецам, но который так радует живых!
"Теперь, прежде чем покинуть монастырь, вы должны сделать выбор между Богом и мною. Хотите ли вы стать монахиней? Или желаете последовать за мной?"
"Я готова следовать за вами".
"Что ж, идемте!" — приказал он.
Мы подошли к воротам. Они оказались запертыми.