— Надеюсь, что да, монсеньер.
— На сто тысяч экю?
— Да, монсеньер, и даже, может быть, немного больше, потому что смеси я приготовил в изобилии.
— Вы щедрый колдун, — похвалил кардинал, и сердце его радостно забилось.
— Однако моя щедрость — ничто в сравнении с вашей, монсеньер, раз вы говорите мне такие слова. А теперь, монсеньер, будьте любезны немного отойти, я открываю заслонку тигля.
Бальзамо накинул короткую асбестовую рубашку, сильной рукой подхватил железные щипцы и приподнял накалившуюся докрасна крышку; под ней оказались четыре одинаковых тигля: в одном из них бурлила ярко-красная смесь, три другие были наполнены светлым веществом с пурпурным отблеском.
— Вот и золото, — пробормотал прелат вполголоса, словно боясь громко произнесенным словом нарушить совершавшееся на его глазах таинство.
— Да, монсеньер, вы правы. Эти четыре тигля расположены на разном расстоянии от огня: в одних золото должно вариться двенадцать часов, в других одиннадцать. Смесь — я раскрою вам этот секрет как другу науки — нужно переливать в слитки, как только оно закипит. Как видите, в первом тигле смесь посветлела: пора переливать. Извольте отодвинуться, монсеньер.
Кардинал повиновался, словно солдат — приказу командира. Бальзамо отложил щипцы, раскалившиеся от соприкосновения с пламеневшими тиглями, затем подкатил к печи наковальню с восемью железными формами одинакового размера.
— А это что, дорогой колдун? — полюбопытствовал кардинал.
— Это, монсеньер, формы, в которые я буду заливать ваше золото.
— Вот что! — удовлетворенно произнес кардинал.
Он продолжал следить за Бальзамо с удвоенным вниманием.
Бальзамо покрыл плиты пола защитным слоем белой пакли, встал между наковальней и печью, раскрыл огромную книгу и произнес заклинание, держа в руке волшебную палочку. Потом взялся за щипцы гигантских размеров, способные ухватить тигель.
— Золото выйдет отменное, высшего качества, ваше высокопреосвященство, — заметил он.
— Вы что же, собираетесь опрокинуть этот раскаленный котел?
— Да, ваше высокопреосвященство. Он весит не меньше пятидесяти фунтов! Далеко не каждый литейщик может похвастаться такими мускулами и такой, как у меня, сноровкой. Не бойтесь!
— А если тигель лопнет?..
— Однажды это со мной уже случилось, ваше высокопреосвященство. Было это в тысяча триста девяносто девятом году. Я проводил опыт вместе с Никола Фламелем у него дома на улице Писцов, неподалеку от часовни Сен-Жак-ла-Бушри. Бедняга Фламель едва не лишился зрения, а я потерял двадцать семь марок металла более ценного, чем золото.
— Что за чертовщину вы рассказываете, метр?
— Сущую правду.
— Вы этим занимались в тысяча триста девяносто девятом году?
— Да, монсеньер.
— С Никола Фламелем?
— С ним! А за пятьдесят лет до того мы открыли этот секрет вместе с Пьером ле Боном в городе Пола. Пьер тогда неплотно прикрыл тигель, испарения повредили мне правый глаз, и я не видел им почти двенадцать лет.
— С Пьером ле Боном?
— Да, с автором знаменитого труда "Margarita pretiosa"[20]. Вы, должно быть, знакомы с этой книгой.
— Да, она датирована тысяча триста тридцатым годом.
— Совершенно верно, монсеньер!
— И вы утверждаете, что были знакомы с Пьером ле Боном и Фламелем?
— Я был учеником одного и учителем другого.
Пока испуганный кардинал соображал, сам ли дьявол перед ним или один из его приспешников, Бальзамо погрузил в пекло щипцы с длинными рукоятками.
Алхимик уверенно и проворно зажал тигель на четыре дюйма от края, немного приподнял, проверяя, хорошо ли он за него взялся, напряг мышцы и мощным усилием вытянул чудовищный сосуд из пылавшей печи. Зажимы щипцов в тот же миг раскалились докрасна. Кардинал увидел, как в глиняные формы потекли светлые ручейки, похожие на серебристые молнии, рассекающие грозовую серную тучу. Края тигля стали темно-коричневыми, в то время как коническое дно было еще серебристо-розовым на фоне темной печи. Жидкий металл, подернувшийся сиреневато-золотистой пленкой, с шипением катился по желобу тигля, и пылающая струя достигала наконец темной формы. Поверхность расплавленного золота пенилась и бурлила, сотрясаясь движениями этого презренного металла.
— А теперь — другую, — проговорил Бальзамо, подходя ко второй форме.
Она была наполнена с той же силой и ловкостью.
Пот катился с Бальзамо градом; кардинал в темноте осенял себя крестным знамением.
Это и в самом деле было ужасное и в то же время величественное зрелище. В багровых отблесках пламени Бальзамо походил на одного из тех грешников, которых Микеланджело и Данте изображают на дне кипящего котла.
И потом, кардинал испытывал страх перед неведомым.
Бальзамо не успел передохнуть между двумя операциями, времени было мало.
— Будут небольшие потери, — предупредил он, заполнив вторую форму, — я на сотую долю минуты передержал смесь на огне.
— Сотая доля минуты! — воскликнул кардинал, не скрывая удивления.
— Для герметически закрытого сосуда это неслыханно много, монсеньер, — хладнокровно заметил Бальзамо, — а пока уже два тигля опустели, и перед вами — две формы, полные чистого золота: здесь сто фунтов.
Ухватив своими чудодейственными клещами первую форму, он опустил ее в воду; вода долго бурлила и шипела. Наконец Бальзамо раскрыл форму и достал безупречный золотой слиток в форме сахарной головки, немного сплющенной с обоих концов.
— Нам еще около часа дожидаться, пока два других тигля будут готовы, — сказал Бальзамо. — Не желает ли монсеньер отдохнуть или подышать свежим воздухом?
— Неужели это золото? — спросил кардинал, не слыша предложения хозяина.
Бальзамо улыбнулся. Кардинал оставался верен себе.
— Вы в этом сомневаетесь, монсеньер?
— Знаете, наука столько раз ошибалась…
— Вы не прямо выразили свою мысль, — заметил Бальзамо. — Вы думаете, что я вас обманываю, и делаю это сознательно. Монсеньер! Я был бы о себе невысокого мнения, если бы так поступал, потому что мое тщеславие не выходило бы за пределы моего кабинета. Неужели вы думаете, что я стал бы все это проделывать только ради того, чтобы насладиться вашим изумлением, которое улетучилось бы, обратись вы к первому попавшемуся ювелиру?! Мне бы хотелось, принц, чтобы вы оказывали мне больше доверия. Поверьте, что, если бы я хотел вас обмануть, я сделал бы это более ловким способом и из более высоких побуждений. Кроме того, известно ли монсеньеру, как проверить золото?
— Разумеется: существует пробирный камень.
— Вам, монсеньер, не приходилось самому производить подобные испытания, проверять испанские унции, которых сейчас так много в обращении? Они из самого что ни на есть чистого золота… Правда, среди них оказывалось немало фальшивых.
— Да, действительно, такое случалось.
— В таком случае, монсеньер, вот вам камень и кислота.
— Не надо, вы меня убедили.
— Монсеньер, доставьте мне удовольствие, убедитесь в том, что эти слитки не только из золота, но и без примесей.
Казалось, кардиналу неудобно проявлять недоверие, однако было очевидно, что он еще сомневается.
Бальзамо потер камнем о слитки и показал его гостю.
— Двадцать восемь карат, — сказал он, — сейчас я разолью два других тигля.
Десять минут спустя двести фунтов золота в четырех слитках были разложены на полу на пакле, мгновенно нагревшейся от соприкосновения с золотом.
— Вы, монсеньер, приехали в карете, не правда ли? Я, по крайней мере, видел, как вы ехали в карете.
— Да.
— Монсеньер! Прикажите кучеру подъехать к воротам, и мой лакей отнесет слитки в вашу карету.
— Сто тысяч экю! — пробормотал кардинал, снимая маску, словно своими глазами желая убедиться, что у его ног лежит золото.
— И вы сможете, монсеньер, сказать, откуда это золото, не так ли? Ведь вы видели, как оно было получено.
— Да, я могу это засвидетельствовать.
— Нет, что вы! — с живостью возразил Бальзамо. — Во Франции ученые не в чести, не надо ничего свидетельствовать, монсеньер. Вот если бы я занимался теорией вместо того, чтобы делать золото, я бы не стал возражать.