Проводив знатного посетителя до самых ворот, он почтительно с ним простился.
— Где же ваш слуга? Что-то я его не вижу, — заметил кардинал.
— Он понес золото к вам в карету, монсеньер.
— Так он знает, где она?
— Под четвертым деревом справа от поворота на бульвар. Об этом я и сказал ему по-немецки, монсеньер.
Кардинал простер руки к небу и пропал в темноте. Бальзамо дождался Фрица и поднялся к себе, заперев все двери.
LX
ЭЛИКСИР ЖИЗНИ
Оставшись в одиночестве, Бальзамо подошел к двери Лоренцы и прислушался.
Молодая женщина дышала ровно и легко.
Он приотворил окошко в двери и некоторое время задумчиво и нежно на нее смотрел. Потом захлопнул оконце, прошел через комнату, отделявшую апартаменты Лоренцы от лаборатории, и поспешил к печи. Он открыл огромную трубу, выводящую жар, и впустил воду из резервуара, расположенного на террасе. Затем бережно уложил в черный сафьяновый портфель расписку кардинала.
— Слова Роганов довольно только для меня, — прошептал он, — однако там должны знать, на что я употребляю золото братства.
Едва он произнес эти слова, как три коротких удара в потолок заставили его поднять голову.
— A-а, меня зовет Альтотас, — промолвил он.
Он проветрил лабораторию, разложил все по местам и снова заложил печь кирпичами. Стук повторился.
— Он нервничает: это добрый знак.
Бальзамо взял в руки длинный железный стержень и тоже постучал. Он снял со стены железное кольцо и потянул за него: с потолка свесился на пружине трап до самого пола лаборатории. Бальзамо встал на него и с помощью другой пружины стал медленно подниматься, словно бог на сцене Оперы. Вскоре ученик очутился в комнате учителя.
Новое жилище старика-ученого имело около девяти футов в высоту и шестнадцати — в диаметре. Оно освещалось сверху и напоминало колодец, потому что было герметично закупорено с четырех сторон.
Как мог заметить читатель, эта комната была настоящим дворцом сравнительно с прежним фургоном.
Старик восседал в своем кресле на колесах за мраморным столом, сделанным в форме подковы и заваленном всякой всячиной: разнообразными травами, пробирками, инструментами, книгами, приборами и листами бумаги, испещренными кабалистическими знаками.
Он был настолько озабочен, что не обратил внимания на Бальзамо.
Свет лампы, свисавшей из центрального витража, отражался от его гладкого, без единого волоса, черепа.
Он рассматривал на свет пробирку белого стекла и был похож на хозяйку, которая сама ходит на рынок и проверяет на свету купленные яйца.
Некоторое время Бальзамо молча за ним наблюдал, потом спросил:
— Что нового?
— Подойди сюда, Ашарат! Я так рад, так счастлив: я нашел, нашел…
— Что?
— Да то, что искал, черт побери!
— Золото?
— Ну да, золото!.. Полно!
— Алмаз?
— Прекрати свои дурацкие шутки! Золото, алмаз… Подумаешь, невидаль… Чего ради я стал бы ликовать, если бы дело было только в этом?
— Так вы нашли эликсир? — спросил Бальзамо.
— Да, друг мой, я нашел эликсир, иными словами — открыл секрет вечной молодости, а это жизнь! Жизнь! Да что я говорю? Вечная жизнь!
— A-а, так вы еще не оставили этой мечты? — спросил опечаленный Бальзамо: он относился к этим поискам как к безумной затее.
Не слушая его, Альтотас продолжал любовно рассматривать пробирку.
— Наконец-то соотношение найдено: эликсир из аристеи — двадцать граммов; ртутный бальзам — пятнадцать граммов; осадок золота — пятнадцать граммов; масло ливанского кедра — двадцать пять граммов.
— Если не ошибаюсь, предыдущий вариант содержал почти такое же количество эликсира из аристеи.
— Да, но недоставало главного ингредиента, однако он должен связать другие, без него все остальные компоненты — ничто.
— И вы знаете, что это?
— Я нашел его.
— И можете его добыть?
— Еще бы!
— Что же это за компонент?
— К тому, что уже есть в этой пробирке, необходимо прибавить три последние капли крови из артерии ребенка.
— Да где же вы возьмете ребенка? — в ужасе воскликнул Бальзамо.
— Его должен добыть ты!
— Я?
— Да, ты.
— Вы с ума сошли, учитель!
— Что тут такого?.. — невозмутимо спросил старик и сладострастно, с наслаждением, слизнул каплю жидкости, просочившейся сквозь неплотно притертую пробку.
— Вам нужен ребенок, чтобы взять у него из артерии три последние капли крови…
— Да.
— Так ведь для этого его пришлось бы убить?
— Разумеется, придется его убить, и чем красивее он будет, тем лучше.
— Это невозможно, — пожав плечами заметил Бальзамо, — здесь не принято брать детей, чтобы их убивать.
— Ба! Что же с ними делают? — с наивной жестокостью воскликнул старик.
— Их воспитывают, черт побери!
— Ах, так? Мир, стало быть, изменился. Три года назад нам предложили бы столько детей, сколько мы пожелали бы, за четыре щепотки пороху или полбутылки спирту.
— В Конго, учитель?
— Ну да, когда мы были в Конго. Мне безразлично, какого цвета кожа будет у этого ребенка. Я вспоминаю, что нам предлагали очень миленьких детишек — кудрявеньких, игривых.
— Все это чудесно, — продолжал Бальзамо, — но мы, к сожалению, не в Конго, дорогой учитель.
— Не в Конго? — переспросил тот. — А где же мы?
— В Париже.
— В Париже… Если мы отправимся из Марселя, мы будем в Конго через полтора месяца.
— Это так, конечно, но я должен быть во Франции.
— Почему?
— У меня здесь дело.
— У тебя во Франции дело?
— Да, и очень серьезное.
Старик мрачно рассмеялся.
— Дело! У него во Франции дело! Да, да, правда, я и забыл! Ты должен создать ложи…
— Да, учитель.
— Ты плетешь заговоры…
— Да, учитель.
— Дела, одним словом, как ты это называешь!
Насмешливый старик вновь натянуто улыбнулся. Бальзамо молчал, собираясь с силами в ожидании бури, которую он уже предчувствовал.
— Ну и как же обстоят дела? — спросил старик, с трудом повернувшись в кресле и устремив на ученика большие серые глаза.
Бальзамо почувствовал, как его словно пронзил яркий луч.
— Вы спрашиваете, что я успел сделать? — повторил он.
— Да.
— Я бросил первый камень и замутил воду.
— Ну и что за болото ты расшевелил? Отвечай!
— Отличное болото, философское.
— A-а, ну да, ну да! Ты запустишь в ход свои утопии, свои затаенные мечты. Все это бредни. А дураки будут спорить, есть ли Бог или его нет, вместо того чтобы попытаться самим, как я, стать богами. С кем же из философов тебе удалось вступить в связь?
— У меня в руках величайший поэт и безбожник эпохи. Со дня на день он должен возвратиться во Францию, откуда был почти изгнан. Он приедет, чтобы вступить в масонскую ложу; я основал ее на улице Железного Горшка, в доме, принадлежавшем когда-то иезуитам.
— Его имя?..
— Вольтер.
— Не знаю такого. Ну, кто еще?
— На днях я должен сговориться с очень известным мыслителем, автором "Общественного договора".
— Как его зовут?
— Руссо.
— Понятия не имею.
— Вы только и знаете, что Альфонса Десятого, Раймунда Люллия, Пьера Толедского и Альберта Великого.
— Да, потому что эти люди жили по-настоящему, потому что только они всю жизнь пытались ответить на великий вопрос: быть или не быть.
— Жить можно по-разному, учитель.
— Я знаю только один способ: существовать. Но давай вернемся к твоим философам. Повтори, как их зовут?
— Вольтер, Руссо.
— Я запомню их имена. И ты будешь утверждать, что благодаря двум этим господам…
— Я смогу завладеть настоящим и взорвать будущее.
— В этой стране, стало быть, много глупцов, раз их можно увлечь идеей?