— Это еще хуже, герцог. Судите сами: поужинал, побеседовал, поиграл в карты — вот и все, что ему нужно. С кем же он играл?
— С господином де Шуазёлем.
Графиня сделала нетерпеливое движение.
— Может быть, не стоит больше об этом говорить, графиня? — предложил Ришелье.
— Напротив, продолжайте.
— Вы столь же отважны, сколь умны, графиня. Давайте возьмем быка за рога, как говорят испанцы.
— Госпожа же Шуазёль не простила бы вам этой пословицы, герцог.
— Пословица к ней не относится. Я хотел сказать, графиня, что господин де Шуазёль, раз уж я вынужден о нем говорить, играл в карты, да так удачно, так ловко…
— Что выиграл?
— Нет, он проиграл, а его величество выиграл тысячу луидоров в пикет. А в этой игре его величество крайне самолюбив, притом что играет он из рук вон плохо.
— Ох, этот Шуазёль, Шуазёль! — прошептала Дюбарри. — Госпожа де Грамон тоже была там?
— Нет, графиня, она готовится к отъезду.
— Герцогиня уезжает?
— Да, она делает глупость, мне кажется.
— Какую?
— Когда ее не преследуют, она дуется; когда ее не прогоняют, она уезжает сама.
— Куда?
— В провинцию.
— Она собирается строить козни.
— Ах, черт побери! Чем же ей еще заниматься? Итак, собираясь уезжать, она, естественно, пожелала проститься с ее высочеством дофиной, которая, понятно, нежно ее любит. Вот как она оказалась в Трианоне.
— В Большом?
— Разумеется, ведь Малый еще не готов.
— Окружая себя всеми этими Шуазёлями, ее высочество недвусмысленно дает понять, чью сторону она принимает.
— Нет, графиня, не надо преувеличивать. Итак, герцогиня завтра уезжает.
— Король развлекался там, где не было меня! — воскликнула графиня с возмущением и в то же время со страхом.
— Ах, Боже мой! Да, в это трудно поверить, однако это так, графиня. Что же из этого следует?
— Что вы прекрасно обо всем осведомлены, герцог.
— И все?
— Нет.
— Ну, так продолжайте!
— Я из этого заключаю, что по доброй воле или силой необходимо вырвать короля из когтей Шуазёлей, или мы погибли!
— Увы!
— Простите, — продолжала графиня, — я говорю "мы", однако не волнуйтесь, герцог, это относится только к членам моей семьи.
— И к друзьям, графиня. Позвольте на этом основании тоже принять в этом деле участие. Таким образом…
— Таким образом, вы себя причисляете к моим друзьям?
— Мне казалось, что я говорил вам об этом, сударыня.
— Этого недостаточно.
— Я полагал, что доказал это.
— Вот это уже лучше. Так вы мне поможете?
— Я готов сделать все, что в моей власти, графиня, однако…
— Что?
— Не стану от вас скрывать, что дело это весьма трудное.
— Что же, они неискоренимы, эти Шуазёли?
— Во всяком случае, они крепкие растения.
— Вы полагаете?
— Да.
— Стало быть, что бы ни говорил добряк Лафонтен, против этого дуба бессильны и ветер и буря.
— Этот министр — гений!
— Прекрасно! Вы заговорили, как энциклопедисты.
— Разве я уже не член Академии?
— О, вы в такой малой степени академик…
— Да, вы правы. Академик — мой секретарь, а не я. Однако я по-прежнему настаиваю на своем.
— Что Шуазёль — гений?
— Совершенно верно.
— В чем же состоит его гениальность?
— А вот в чем, графиня: он сумел так представить дела в парламентах и отношения с Англией, что король не может больше без него обойтись.
— Да ведь он настраивает парламенты против его величества!
— Ну, конечно! В том-то и состоит ловкость!
— Он же толкает англичан к войне!
— Вот именно, потому что мир был бы для него губителен.
— Это не гениальность, герцог.
— Что же это, графиня?
— Это государственная измена.
— Когда государственная измена имеет успех, графиня, это свидетельствует о гениальности, и, как мне кажется, немалой.
— Ну, раз так, герцог, я знаю еще кое-кого, кто не менее ловок, чем де Шуазёль.
— Неужели?
— По части парламентов, по крайней мере.
— Это главный вопрос.
— Да, потому что это лицо причастно к возмущению парламентов.
— Вы меня заинтриговали, графиня.
— Вы не знаете, о ком я говорю, герцог?
— Нет, признаться…
— А ведь он член вашей семьи.
— Неужели у меня в семье есть гениальный человек? Вы изволите говорить о моем дяде кардинале-герцоге, графиня?
— Нет, я говорю о вашем племяннике, герцоге д’Эгиль-оне.
— Ах, герцог д’Эгильон! Да, верно, это он послужил причиной дела Ла Шалоте. По правде сказать, он очень милый молодой человек. Он в этом деле славно потрудился. Клянусь честью, вот тот человек, которым умной женщине следовало бы дорожить.
— Видите ли, герцог, — отвечала графиня, — я даже незнакома с вашим… племянником.
— Неужели вы его не знаете?
— Нет, я его никогда не видела.
— Бедный малый! Ну да, действительно, со времен вашего возвышения он постоянно жил в глубине Бретани. Пусть поостережется, когда увидит вас: он отвык от солнца.
— Как среди всех этих черных мантий оказался человек его ума и его происхождения?
— Он взялся их взбудоражить за неимением лучшего. Понимаете ли, графиня, каждый старается получить удовольствие где только можно, а в Бретани удовольствий немного. До чего же он предприимчивый человек! Какой это был бы слуга королю, будь на то желание его величества! Уж при нем с дерзостью парламентов было бы покончено. Он истинный Ришелье, графиня. Так позвольте мне…
— Что?
— Позвольте мне представить его вам тотчас по прибытии.
— Он разве должен скоро быть в Париже?
— Ах, графиня, кто может это знать? Возможно, он еще лет пять пробудет в своей Бретани, как говорит шельма Вольтер! Может, он в дороге? А что, если он в двухстах льё отсюда? Может быть, он уже у городских ворот!
Маршал пристально всматривался в лицо молодой женщины, чтобы увидеть, какое действие на нее производят его слова.
Она на мгновение задумалась и продолжала:
— Давайте вернемся к тому, на чем мы остановились.
— Как вам будет угодно, графиня.
— А на чем мы остановились?
— На том, что его величеству было очень хорошо в Трианоне в обществе господина де Шуазёля.
— Да, и мы говорили о том, как бы от этого Шуазёля избавиться, герцог.
— То есть об этом говорили вы, графиня.
— Как! — воскликнула фаворитка. — Я так хочу, чтобы он ушел со своего поста, что рискую умереть, если этого не произойдет, а вы… неужели вы мне в этом хоть немного не поможете, дорогой герцог?
— Ого! — заважничал Ришелье. — Вот что политики называют предложением.
— Принимайте мои слова как вам будет угодно, называйте их как хотите, но отвечайте решительно.
— Ах, какие ужасные, грубые слова в устах такой милой и приятной женщины!
— По-вашему, это ответ, герцог?
— Не совсем. Я назвал бы это подготовкой к ответу.
— Вы готовы?
— Подождите же!
— Вы колеблетесь, герцог?
— Нисколько.
— Так я вас слушаю.
— Как вы относитесь к притчам?
— Должна сказать, что они устарели.
— Ну и что же? Солнце тоже старо, а мы ничего лучше не придумали, чтобы иметь возможность все видеть.
— Ну, пусть будет притча. Только чтобы все было прозрачно!
— Как хрусталь!
— Ну, говорите.
— Вы готовы меня слушать, прекрасная дама?
— Я вас слушаю.
— Представьте, графиня… вы знаете, в притчах принято взывать к воображению.
— О Господи, до чего же вы утомительны, герцог!
— Вы не верите ни одному своему слову, графиня, и слушаете меня с особым вниманием.
— Пусть так, я была не права.
— Итак, представьте, что вы гуляете в прекрасном саду Люсьенна и видите восхитительную сливу, один из тех ренклодов, которые вы так любите, потому что они своим пурпурно-алым цветом напоминают ваши щечки.
— Продолжайте, господин льстец.
— Вы видите, как я уже сказал, одну из таких слив на самом верху дерева. Что вы будете делать, графиня?