— Вы правы, сир, я в самом деле должна сообщить вашему величеству нечто весьма серьезное.
— Я вижу, к чему вы клоните, графиня.
— Неужели?
— Да, сейчас начнутся упреки.
— Я — упрекать вас? Да что вы, сир!.. И за что, скажите на милость:
— За то, что я не пришел вчера вечером.
— Сир! Справедливости ради согласитесь, что у меня нет намерения единолично владеть вашим величеством.
— Жанетта, ты сердишься.
— Нисколько, сир, меня рассердили.
— Послушайте, графиня, клянусь, что я не переставал о вас думать.
— Да что вы?
— И вчерашний вечер показался мне вечностью.
— Вот как? Да ведь я, сир, по-моему, ни о чем вас не спрашивала. Ваше величество проводит свои вечера там, где ему нравится, это никого не касается.
— Я был в своей семье, графиня, в семье.
— Сир, я об этом даже не узнавала.
— Почему?
— Что значит почему? Согласитесь, что с моей стороны это было бы непристойно.
— Так вы, значит, не сердитесь на меня за это? — вскричал король. — На что же вы сердитесь? Отвечайте мне по чести.
— Я на вас не сержусь, сир.
— Однако вы сказали, что вас кто-то рассердил?..
— Да, меня рассердили, сир, это правда.
— Чем же?
— Тем, что я стала чем-то вроде крайнего средства.
— Вы — "крайнее средство"? Что вы говорите?
— Да, да, я! Графиня Дюбарри! Милая Жанна, очаровательная Жаннетта, соблазнительная Жаннетон, как говорит ваше величество. Я — крайнее средство.
— В чем же это выражается?
— А в том, что мой король, мой возлюбленный бывает у меня тогда, когда госпожа де Шуазёль и госпожа де Грамон им пресытились.
— Ох, графиня!..
— Клянусь честью, хотя я от этого проиграю, но я скажу откровенно, что у меня на сердце. Рассказывают, что госпожа де Грамон частенько вас подстерегала у входа в спальню. А я поступлю иначе, нежели благородная герцогиня. Я стану поджидать на выходе, и как только первый же Шуазёль или первая Грамон попадется мне в руки… Тем хуже, честное слово!
— Графиня! Графиня!
— Что же вы от меня хотите! Я дурно воспитана. Я любовница Блеза, Прекрасная Бурбоннезка, как вы знаете.
— Графиня! Шуазёли сумеют за себя отомстить.
— Ну и что же? Пусть подумают, как ответить на мою месть!
— Вас поднимут на смех.
— Вы правы.
— Ах!
— У меня есть одно чудесное средство, и я хочу к нему прибегнуть.
— Что вы задумали?.. — с беспокойством спросил король.
— Я попросту удалюсь.
Король пожал плечами.
— Вы мне не верите, сир?
— Признаюсь откровенно, нет.
— Вы просто не даете себе труда поразмыслить. Вы путаете меня с другими.
— То есть как?
— Ну, конечно! Госпожа де Шатору хотела быть для вас богиней. Госпожа де Помпадур мечтала быть королевой. Другие хотели стать богатыми, могущественными, пытались унижать придворных дам, пользуясь вашей благосклонностью. Я не страдаю ни одним из этих недостатков.
— Вы правы.
— А достоинств у меня между тем много.
— Вы и тут правы.
— Вы говорите не то, что думаете.
— Ах, графиня! Я более, чем кто бы то ни было, знаю, чего вы стоите.
— Пусть так. Послушайте: то, что я скажу, не должно поколебать вашего убеждения.
— Говорите.
— Прежде всего, я богата, и мне никто не нужен.
— Вы хотите, чтобы я об этом пожалел, графиня.
— И потом, я не так спесива, как эти дамы, у меня нет таких желаний, исполнение которых тешило бы мое самолюбие. Я всегда хотела одного: любить своего поклонника, будь то мушкетер, будь то король. С той минуты как я перестаю его любить, я ничем больше не дорожу.
— Будем надеяться, что вы еще хоть немножко мною дорожите, графиня.
— Я не договорила, сир.
— Продолжайте, графиня.
— Я хочу еще сказать вашему величеству, что я хороша собой, молода, я еще лет десять буду привлекательной; я буду не только счастливейшей женщиной, но и наиболее почитаемой с того самого дня, когда перестану быть любовницей вашего величества. Вы улыбаетесь, сир. Я сержусь еще и потому, что вы не хотите поразмыслить над тем, что я вам говорю. Дорогой король! Когда вам и вашему народу надоедали другие ваши фаворитки и вы их прогоняли, народ вас за это превозносил, а впавшей в немилость гнушался, как в стародавние времена. Так вот, я не буду дожидаться отставки. Я уйду сама, и все об этом узнают. Я пожертвую сто тысяч ливров бедным, проведу неделю в покаянии в одном из монастырей, и не пройдет и месяца, как мое изображение украсит все церкви наравне с образом кающейся Магдалины.
— Вы это серьезно, графиня? — спросил король.
— Взгляните на меня, сир, и решите сами, серьезно я говорю или нет.
— Неужели вы способны на такой мелкий поступок, Жанна? Сознаете ли вы, что тем самым вы ставите меня перед выбором?
— Нет, сир. Если бы я ставила вас перед выбором, я сказала бы вам: "Выбирайте между тем-то и тем-то".
— А вы?
— А я вам говорю: "Прощайте, сир!" — вот и все.
На сей раз король побледнел от гнева.
— Вы забываетесь, графиня! Берегитесь…
— Чего, сир?
— Я вас отправлю в Бастилию.
— Меня?
— Да, вас. А в Бастилии вы соскучитесь еще скорее, чем в монастыре.
— Ах, сир, — умоляюще сложив руки, сказала графиня, — неужели вы мне доставите удовольствие…
— Какое удовольствие?
— Отправить меня в Бастилию.
— Что вы сказали?
— Это будет слишком большая честь для меня.
— То есть как?
— Ну да: я втайне честолюбива и мечтаю стать столь же известной, как господин де Ла Шалоте или господин де Вольтер. Для этого мне как раз не хватает Бастилии. Немножко Бастилии — и я буду счастливейшей из женщин. Это будет для меня удобным случаем написать мемуары о себе, о ваших министрах, о ваших дочерях, о вас самом и рассказать грядущим поколениям о всех добродетелях Людовика Возлюбленного. Напишите приказ об аресте, сир. Вот вам перо и чернила..
Она подвинула к королю письменный прибор, стоявший на круглом столике.
Оскорбленный король на минуту задумался, потом поднялся.
— Ну хорошо. Прощайте, графиня! — бросил он.
— Лошадей! — закричала графиня. — Прощайте, сир!
Король шагнул к двери.
— Шон! — позвала графиня.
Явилась Шон.
— Мои вещи, дорожных лакеев и почтовых лошадей, — приказала она. — Живей! Живей!
— Почтовых лошадей? — переспросила потрясенная Шон. — Что случилось, Боже мой?
— Случилось то, дорогая, что, если мы немедленно не уедем, его величество отправит нас в Бастилию. Мы не должны терять ни минуты. Поторапливайся, Шон, поторапливайся.
Ее упрек поразил Людовика XV в самое сердце. Он вернулся к графине и взял ее за руку.
— Простите мне, графиня, мою резкость, — проговорил он.
— Откровенно говоря, сир, я удивляюсь, почему вы не пригрозили мне сразу виселицей.
— Графиня!..
— Ну, конечно! Ведь воров приговаривают к повешению.
— И что же?
— Разве я не краду место у госпожи де Грамон?
— Графиня!
— Ах, черт побери! Вот в чем мое преступление, сир!
— Послушайте, графиня, будьте благоразумны: вы привели меня в отчаяние.
— А теперь?
Король протянул ей свои руки.
— Мы оба были не правы. Давайте теперь простим друг друга.
— Вы в самом деле хотите помириться, сир?
— Клянусь честью.
— Ступай, Шон.
— И ни о чем не надо распорядиться? — спросила молодая женщина у сестры.
— Почему же нет? Мои приказания остаются в силе.
— Графиня…
— Пусть ждут новых распоряжений.
— Хорошо.
Шон вышла.
— Так вы меня еще любите? — обратилась графиня к королю.
— Больше всего на свете.
— Подумайте хорошенько о том, что вы говорите, сир. Король в самом деле задумался, но ему некуда было отступать. Кстати, ему было интересно посмотреть, как далеко могут зайти требования победителя.
— Я вас слушаю, — сказал он.
— Одну минуту. Обращаю ваше внимание на то, сир, что я готова была уехать и ни о чем не просила.