— До чего бледненькая! — заметил г-н де Шуазёль.
— Ее чуть было не задавили тридцать первого мая, господин герцог.
— Неужели? Бедная девочка! — вздохнул король. — Этот господин Биньон заслужил ее неудовольствие.
— Она уже поправилась? — с живостью спросил г-н де Шуазёль.
— Слава Богу, да, господин герцог.
— Ну вот, она спасается от нас, — заметил король.
— Должно быть, узнала ваше величество: она очень застенчива.
— Давно она у вас?
— Со вчерашнего дня, сир; переезжая, я пригласила ее к себе.
— Унылое жилище для хорошенькой девушки, — продолжал Людовик XV. — Этот чертов Габриель поступил неразумно, он не подумал о том, что деревья вырастут и скроют здание служб в тени. Там теперь совсем нет света.
— Да нет, сир, уверяю вас, что дом вполне подходит для жилья.
— Этого не может быть, — возразил Людовик XV.
— Не желает ли ваше величество сам в этом убедиться? — предложила дофина, ревниво относившаяся к такой чести, как визит короля.
— Хорошо. Вы пойдете, Шуазёль?
— Сир, сейчас два часа. В половине третьего у меня заседание парламента. Пора возвращаться в Версаль…
— Ну хорошо, идите, герцог, идите и хорошенько тряхните эти черные мантии. Принцесса! Покажите мне малые апартаменты, прошу вас! Я обожаю интерьеры!
— Прошу, господин Мик, — обратилась принцесса к архитектору, — у вас будет случай услышать мнение его величества, который так хорошо во всем разбирается.
Король пошел вперед, дофина последовала за ним.
Они поднялись на невысокую паперть часовни, оставив в стороне проход во двор.
По левую руку у них осталась дверь в часовню, с другой стороны прямая строгая лестница вела в коридор, в котором располагались апартаменты придворных.
— Кто здесь проживает? — спросил Людовик XV.
— Пока никто, сир.
— Взгляните: в первой двери — ключ.
— Да, вы правы: мадемуазель де Таверне перевозит сегодня вещи и переезжает.
— Сюда? — спросил король, указав на дверь.
— Да, сир.
— Так она у себя? В таком случае, не пойдем.
— Сир, она только что вышла, я видела ее под навесом, во внутреннем дворике, на который выходят кухни.
— Тогда покажите мне ее жилище как образец.
— Как вам будет угодно, — отвечала дофина.
Проведя короля через переднюю и два кабинета, она ввела его в комнату.
В комнате уже было расставлено кое-что из мебели, книги, клавесин. Внимание короля привлек огромный букет великолепных цветов, который мадемуазель де Таверне успела поставить в японскую вазу.
— Какие красивые цветы! — заметил король. — А вы собираетесь изменить сад… Кто же снабжает ваших людей такими цветами? Надеюсь, их оставили и для вас?
— Да, в самом деле, прекрасный букет!
— Садовник благоволит к мадемуазель де Таверне… Кто у вас садовник?
— Не знаю, сир. Этими вопросами ведает господин де Жюсьё.
Король обвел комнату любопытным взглядом, выглянул наружу, во двор, и вышел.
Его величество отправился через парк в Большой Трианон. Около входа его ждали лошади: после обеда он собирался отправиться в карете на охоту и пробыть там с трех до шести часов вечера.
Дофин по-прежнему измерял высоту солнца.
LXXXI
ЗАГОВОР ВОЗОБНОВЛЯЕТСЯ
Пока его величество прогуливался в саду Трианона в ожидании охоты, а заодно, не теряя времени даром, старался успокоить г-на де Шуазёля, Люсьенн превратился в место сбора испуганных заговорщиков, слетавшихся к графине Дюбарри подобно птицам, учуявшим запах пороха.
Обменявшись продолжительными взглядами, в которых сквозило нескрываемое раздражение, Жан и маршал де Ришелье вспорхнули первыми.
За ними последовали рядовые фавориты, привлеченные немилостью, в которую едва не впали Шуазёли. Напуганные возвращенным министру королевским расположением и не видя Шуазёля рядом, чтобы искать его поддержки, они возвращались в Люсьенн — посмотреть, довольно ли еще крепко дерево и можно ли за него уцепиться, как раньше.
Утомленная своими дипломатическими ухищрениями и лаврами обманчивого триумфа, графиня Дюбарри отдыхала после обеда. Вдруг раздался страшный грохот и во двор, словно ураган, влетела карета Ришелье.
— Хозяйка Дюбарри спит, — невозмутимо доложил Замор.
Жан с такой силой отшвырнул его ногой, что комендант в расшитом костюме покатился по ковру.
Замор пронзительно закричал.
Прибежала Шон.
— Как вам не стыдно обижать мальчика, грубиян! — воскликнула она.
— Я и вас вышвырну вон, если вы немедленно не разбудите графиню! — пригрозил он.
Но графиню не нужно было будить: услышав крик Замора и громовые раскаты бушевавшего Жана, она почувствовала неладное и, накинув пеньюар, бросилась в приемную.
— Что случилось? — спросила она, с ужасом глядя на то, как Жан развалился на софе, чтобы прийти в себя от раздражения, а маршал даже не притронулся к ее руке.
— Дело в том… в том… черт подери! Дело в том, что Шуазёль остался на своем месте.
— Как?!
— Да, и сидит на нем тверже, чем когда бы то ни было, тысяча чертей!
— Что вы хотите этим сказать?
— Граф Дюбарри прав, — подтвердил Ришелье, — герцог де Шуазёль силен как никогда!
Графиня выхватила спрятанную на груди записку короля.
— А это что? — с улыбкой спросила она.
— Вы хорошо прочитали, графиня? — спросил маршал.
— Но… я умею читать, — отвечала графиня.
— В этом я не сомневаюсь, однако позвольте мне тоже взглянуть.
— Ну, разумеется! Читайте!
Герцог взял бумагу, развернул ее и медленно прочел:
"Завтра я поблагодарю господина де Шуазёля за его услуги. Можете в этом не сомневаться.
Людовик".
— Ведь все ясно, не правда ли? — улыбнулась графиня.
— Яснее быть не может, — поморщившись, отвечал маршал.
— Ну так что же? — спросил Жан.
— Да ничего особенного: победа ожидает нас завтра, ничто еще не потеряно.
— Как завтра? Но король написал это вчера. Значит "завтра" — это сегодня.
— Прошу прощения, сударыня, — заметил герцог, — так как письмо не датировано, "завтра" навсегда останется днем, следующим за тем, в который вы пожелаете увидеть свержение господина де Шуазёля. На улице Гранж-Бательер, в ста шагах от моего дома, есть кабачок, а на нем — вывеска, на которой красными буквами написано: "У нас будут отпускать в кредит завтра". "Завтра" — значит "никогда".
— Король над нами посмеялся! — воскликнул разгневанный Жан.
— Этого не может быть, — прошептала ошеломленная графиня, — не может быть: такое мошенничество недостойно…
— Ах, графиня, его величество — любитель пошутить! — сказал Ришелье.
— Герцог мне за это заплатит, — продолжала графиня в приступе ярости.
— Не стоит за это сердится на короля, графиня, не следует обвинять его величество в подлоге или в надувательстве, нет, король исполнил, что обещал.
— Что за чепуха! — обронил Жан, удивленно пожав плечами.
— Что обещал? — вскричала графиня. — Поблагодарить Шуазёля?
— Вот именно, графиня. Я сам слышал, как его величество благодарил герцога за услуги. Знаете, ведь это можно понять по-разному: в дипломатии каждый понимает так, как ему нравится. Вы поняли так, а король — иначе. Таким образом, даже "завтра" уже не вызывает споров; по-вашему, именно сегодня король должен был выполнить свое обещание: он его выполнил. Я сам слышал, как он благодарил господина де Шуазёля.
— Герцог! Мне кажется, сейчас не время шутить.
— Уж не думаете ли вы, графиня, что я шучу? Спросите виконта Жана.
— Нет, черт возьми, нам не до смеха! Сегодня утром король обнял Шуазёля, приласкал, угостил его, а сию минуту они вдвоем гуляют под ручку по Трианону.
— Под ручку! — повторила Шон, проскользнув в кабинет и воздев руки к небу, подобно новоявленной отчаявшейся Ниобее.