Мало-помалу толпы любопытных стали редеть; парижане уселись в экипажи и мирно отправились домой; жители Версаля, уверенные в том, что узнают новости из первых рук, тоже стали расходиться.
В городе остались ночные патрули, исполнявшие свои обязанности не так рьяно, как обычно; огромный муравейник, именуемый Версальским дворцом, постепенно затих к ночи, как, впрочем, и окружавший его мир.
На углу обсаженной деревьями улицы, тянувшейся вдоль фасада дворца, на каменной скамейке сидел в этот вечер под густой каштановой кроной господин преклонных лет; он опирался обеими руками на трость, а голову опустил на руки, в задумчивости глядя на дворец. Несмотря на то что это был уже согбенный, больной старик, глаза его горели молодым огнем, в них будто отражалась навязчивая мысль.
Он так глубоко задумался, что не замечал на другой стороне площади еще одного господина. Тот потолкался вместе с другими любопытными у дворцовой решетки, расспрашивая телохранителей и направился прямо через площадь к скамейке с намерением передохнуть.
Это был молодой человек. У него было скуластое лицо, приплюснутый лоб, орлиный нос, а губы его кривились в язвительной усмешке. Направляясь к скамейке, он посмеивался, словно отвечал своим затаенным мыслям.
Шагах в трех он заметил старика и отступил, разглядывая его искоса и пытаясь вспомнить его имя; он только боялся, как бы его пристальный взгляд не был превратно истолкован.
— Решили подышать свежим воздухом, сударь? — проговорил он, сделав резкое движение.
Старик поднял голову.
— A-а, да это мой прославленный учитель! — воскликнул молодой человек.
— А вы — мой молодой лекарь? — отвечал старик.
— Позволите мне присесть рядом с вами?
— Сделайте одолжение, сударь.
Старик подвинулся, давая место вновь прибывшему.
— Кажется, король чувствует себя лучше: народ ликует, — заметил молодой человек и рассмеялся.
Старик ничего не ответил.
— Сегодня целый день кареты катили из Парижа в Рюэй, — продолжал молодой человек, — а из Рюэя — в Версаль… Графиня Дюбарри выйдет замуж за короля, как только он поправится.
И тут он рассмеялся громче прежнего.
Старик опять промолчал.
— Простите, что я смеюсь, — продолжал молодой человек, приходя в нервное возбуждение, — но каждый истинный француз любит своего короля, а моему королю лучше.
— Не шутите такими вещами, сударь! — с мягкой укоризной проговорил старик. — Смерть человека для кого-нибудь всегда несчастье, а смерть короля — почти всегда несчастье для подданных.
— Даже смерть Людовика Пятнадцатого? — насмешливо спросил молодой человек. — О дорогой учитель! И вы, мудрый философ, поддерживаете подобное заблуждение!.. Я знаю, что вы обожаете парадоксы и преуспели в них, однако не могу сказать, что этот ваш парадокс удачен…
Старик молча покачал головой.
— И потом, зачем нам думать о смерти короля? Кто о ней говорит? — продолжал молодой человек. — У короля оспа; все мы знаем, что это такое; от него не отходят Борде и Ламартиньер, а они хорошие доктора… Ручаюсь, что Людовик Возлюбленный выкарабкается, дорогой учитель. Правда, на этот раз французский народ не давится в церкви на девятидневном молебствии, как во времена его первой болезни… Итак, всему приходит конец.
— Молчите! — вздрогнув, прошептал старик. — Молчите! Вы говорите о человеке, на которого в эту самую минуту указует перст Божий…
Удивившись столь необычным речам, молодой человек взглянул на собеседника, не сводившего глаз с фасада королевского замка.
— Может быть, вы располагаете более определенными сведениями? — спросил он.
— Взгляните! — проговорил старик, указывая на одно из окон дворца. — Что вы там видите?
— Освещенное окно… Вон то?
— Да… Но как оно освещено?
— Свечой в фонарике.
— Совершенно верно.
— Ну и что же?
— Знаете ли вы, юноша, символ чего — пламя этой свечи?
— Нет, сударь.
— Это символ жизни короля.
Молодой человек пристально посмотрел на старика, словно желая убедиться, в своем ли он уме.
— Один из моих друзей, господин де Жюсьё, — продолжал старик, — поставил там эту свечу — она будет гореть до тех пор, пока король жив.
— Так это условный сигнал?
— Да, сигнал, с которого наследник Людовика Пятнадцатого не сводит глаз, прячась за занавеской. Сигнал должен предупредить честолюбцев о той минуте, когда начнется их царствование, а бедному философу, каковым являюсь я, он возвестит о той минуте, когда Бог положит конец целой эпохе ценой жизни одного человека.