Они уже давно ушли, а герцог по-прежнему находился в оцепенении.
— Тяжелый удар! — проговорил Ришелье. — Ты больше не пэр Франции — это унизительно.
Герцог повернулся к дяде с таким видом, словно только сейчас к нему вернулась жизнь вместе со способностью мыслить.
— Ты этого не ожидал? — удивился Ришелье.
— А вы, дядюшка? — спросил д’Эгильон.
— Как я мог предвидеть, что парламент нанесет такой страшный удар любимцу короля и фаворитки?.. Эти господа рискуют головой.
Герцог сел, прижав руку к пылавшей щеке.
— Только вот если парламент лишает тебя звания пэра в ответ на назначение командующим шеволежерами, — продолжал старый маршал, вонзая кинжал в открытую рану, — то он приговорит тебя к заключению и сожжению на костре в тот день, когда ты будешь назначен министром. Эти господа тебя ненавидят, д’Эгильон, остерегайся их.
Герцог героически перенес эту отвратительную насмешку: несчастье его возвышало, оно очищало душу.
Ришелье принял его стойкость за бесчувственность, даже за тупость; он подумал, что его уколы слишком слабы.
— Не будучи пэром, — продолжал он, — ты перестанешь быть бельмом на глазу у этих судейских крючков… Уйди на несколько лет в неизвестность. Кстати, видишь ли, неизвестность — это твое спасение, оно придет к тебе так, что ты и не заметишь этого. Будучи лишен звания пэра, ты почувствуешь, что тебе труднее стать министром, это выбьет тебя из седла. Впрочем, если ты хочешь бороться, друг мой, что ж, у тебя в распоряжении графиня Дюбарри; она питает к тебе нежные чувства, а это надежная опора.
Господин д’Эгильон встал. Он даже не удостоил маршала злобного взгляда в ответ на те страдания, которые старик только что заставил его вынести.
— Вы правы, дядюшка, — спокойно отвечал он, — ив последнем вашем совете чувствуется мудрость. Графиня Дюбарри, которой вы любезно меня представили, к кому советуете мне обратиться и которой вы сказали обо мне столько хорошего и так горячо, что любой в Люсьенне может это подтвердить, графиня Дюбарри меня защитит. Слава Богу, она меня любит, она смелая, имеет влияние на его величество. Благодарю вас, дядюшка, за совет, я укроюсь там, как в спасительном порту во время бури. Лошадей! Бургиньон, в Люсьенн!
На губах маршала застыла улыбка.
Господин д’Эгильон почтительно поклонился дядюшке и вышел из гостиной, оставив маршала сильно озадаченным, больше того — в смущении от того, с каким озлоблением он вцепился в благородную и живую плоть.
Старый маршал почувствовал некоторое утешение, видя безумную радость парижан, когда вечером они читали на улице десять тысяч экземпляров постановления, вырывая его друг у друга из рук. Однако он не мог сдержать вздоха, когда Рафте спросил у него отчет о вечере.
Маршал рассказал ему все, ничего не утаив.
— Значит, удар отражен? — спросил секретарь.
— И да и нет, Рафте; рана оказалась несмертельной; но у нас есть в Трианоне кое-что получше, и я сожалею, что не посвятил себя этому целиком. Мы гнались за двумя зайцами, Рафте… Это безумие…
— Почему же, если поймать лучшего? — возразил Рафте.
— Ах, дорогой мой, вспомни, что лучший всегда тот, который убежал, а ради того, чего у нас нет, мы готовы пожертвовать другим, то есть тем, что держишь в руках.
Рафте пожал плечами, хотя герцог был недалек от истины.
— Вы полагаете, — спросил он, — что господин д’Эгильон выйдет из этого положения?
— А ты полагаешь, что король из него выйдет, болван?
— О! Король всюду отыщет лазейку, но речь идет не о короле, насколько я понимаю.
— Где пройдет король, там пройдет и графиня Дюбарри, ведь она держится поблизости от короля… А где пройдет Дюбарри, там пройдет и д’Эгильон… Да ты ничего не смыслишь в политике, Рафте!
— А вот метр Флажо другого мнения, монсеньер.
— Ну, хорошо! И что же говорит метр Флажо? Да и что он сам за птица?
— Он прокурор, ваша светлость.
— Что же дальше?
— А то, что господин Флажо утверждает, будто король не выпутается.
— Ого! Что может помешать льву?
— По-моему, крыса, монсеньер!..
— А крыса — это метр Флажо?
— Он так говорит.
— И ты ему веришь?
— Я всегда готов поверить прокурору, который обещает напакостить.
— Посмотрим, что может сделать метр Флажо.
— Посмотрим, ваша светлость.