– Вот что, дитя мое, – продолжал Бальзамо таким же тоном, – я постарался, чтобы эта тюрьма была достойна принять даже королеву: будь вы королевой, у вас и тогда ни в чем не было бы недостатка. Довольно безумных речей! Живите здесь так, как если бы оставались в своей келье. Смиритесь с моим присутствием; любите меня, как друга, как брата. Мне случается сильно огорчаться – мне бы хотелось вам довериться; порой я испытываю ужасные разочарования – меня утешила бы ваша улыбка. По мере того как вы будете добрее, внимательнее, терпеливее, решетки будут становиться все тоньше. Кто знает, может быть, через год, через полгода вы будете так же свободны, как я, и сами не захотите меня покинуть.
– Нет! Нет! – вскричала Лоренца, не понимая, как такая пугающая решимость Бальзамо уживается со столь нежным голосом. – Нет, не хочу больше слышать ни обещаний, ни лжи: вы меня похитили, вероломно похитили, но я принадлежу себе и только себе; так отдайте меня по крайней мере Господу, если не желаете вернуть мне свободу. До сих пор я сносила ваш деспотизм, потому что помню, что вы вырвали меня из рук готовых меня обесчестить разбойников. Но моя признательность постепенно тает. Еще несколько дней этой возмутительной неволи, и я перестану считать себя вам обязанной; тогда берегитесь, я, пожалуй, поверю, что у вас с теми разбойниками какие-то таинственные отношения.
– Так вы готовы увидеть во мне главаря банды? – насмешливо спросил Бальзамо.
– Я в этом не уверена, но, во всяком случае, заметила кое-какие знаки, словечки…
– Заметили?.. – вскричал, бледнея, Бальзамо.
– Да, да! – сказала Лоренца. – Заметила, я их теперь знаю.
– Никогда о них не говорите! Ни единая душа не должна их знать! Спрячьте их поглубже в памяти, и пусть они там навсегда угаснут!
– Ну зачем же! – воскликнула Лоренца, испытывая воодушевление, какое охватывает в минуты гнева, оттого что найдено, наконец, уязвимое место противника. – Я бережно сохраню в памяти все эти слова, тихо повторяя их, пока буду в одиночестве, а при первом же удобном случае произнесу громко; кстати, я о них уже говорила.
– Кому? – спросил Бальзамо.
– Ее высочеству.
– Вот что, Лоренца, прошу вас внимательно меня выслушать, – проговорил Бальзамо, до боли сжимая кулаки, пытаясь побороть возбуждение и сдержать гнев, – если вы их и сказали, то больше вам не придется их произнести; вы не скажете их больше потому, что я запру все двери, потому что я прикажу заточить острия решеток; если понадобится, я возведу стены вокруг этого дома высотой с Вавилонскую башню.
– Я вам уже сказала, Бальзамо, – вскричала Лоренца, – что из любой тюрьмы можно рано или поздно выйти, тем более, если любовь к свободе усиливается от ненависти к тирану!
– Прекрасно, попробуйте выйти отсюда, Лоренца. Однако вот что я вам скажу: вы сможете попытаться дважды. На первый раз я вас накажу так жестоко, что вы выплачете все свои слезы. В другой раз я ударю вас так безжалостно, что вы потеряете всю свою кровь до последней капли.
– Боже мой! Боже! Он меня убьет! – простонала молодая женщина, доведенная до последней степени бессильной злобы, она каталась по полу, рвала на себе волосы.
Бальзамо смотрел на нее со смешанным чувством гнева и жалости. Наконец жалость одержала верх.
– Лоренца! Придите в себя, успокойтесь. Придет день, когда вы будете вознаграждены за все страдания или за то, что считали страданием.
– Тюрьма! Тюрьма! – кричала Лоренца, не слушая Бальзамо.
– Ну потерпите!
– Он меня ударит!
– Это только испытательный срок…
– Я схожу с ума!
– Вы поправитесь…
– Немедленно отправьте меня в больницу для умалишенных! Посадите меня в настоящую тюрьму!
– Зачем? Ведь вы же предупредили меня о своих намерениях.
– Тогда – смерть! Смерть! Сейчас же!
Вскочив со стремительностью и гибкостью дикой кошки, Лоренца бросилась к стене, собираясь разбить себе голову.
Бальзамо протянул руку, произнес одно-единственное слово, и она замерла на полпути; закачалась и, засыпая, упала в объятия Бальзамо.
Казалось, волшебник подчинил себе ее тело, но тщетно пытался одолеть силу ее духа; он поднял Лоренцу на руки и отнес ее на кровать; он прильнул к ее устам, потом задернул полог кровати и занавески на окнах и вышел.
Лоренца погрузилась в сладкий благодатный сон, окутавший ее, словно мать самовольное дитя, которое много страдало и плакало.
Глава 25.
ВИЗИТ
Лоренца не ошиблась. Миновав городские ворота Сен-Дени и проехав через весь пригород, карета повернула за угол последнего дома и выехала на бульвар.
Как и говорила ясновидящая, в этой карете сидел его высокопреосвященство Людовик де Роан, архиепископ Страсбургский. Нетерпение подгоняло его, заставляя раньше назначенного времени отправиться с визитом к колдуну в его пещеру.
Кучер, привыкший к бесчисленным любовным похождениям красавца-прелата, не страшился темноты, рытвин я подстерегавших на некоторых мрачных улицах опасностей; он не дрогнул, когда освещенные и людные бульвары Сен-Дени и Сен-Мартена остались позади и пришлось свернуть на пустынный и темный бульвар Бастилии.
Карета остановилась на углу улицы Сен-Клод, и хозяин приказал остановиться в укромном месте под деревьями в двух десятках шагов от особняка.
Де Роан, одетый в партикулярное платье, бесшумно подошел к особняку и трижды ударил в дверь, которую он без труда узнал благодаря описанию графа Феникса.
Во дворе раздались шаги Фрица, и дверь распахнулась.
– Здесь проживает его сиятельство Феникс? – спросил кардинал.
– Да, ваше высокопреосвященство.
– Он дома?
– Да, ваше высокопреосвященство.
– Доложите.
– Его высокопреосвященство кардинал де Роан? Кардинал был обескуражен. Он оглядел себя, потом стал озираться по сторонам, пытаясь понять, что могло выдать его звание. Ведь он был один и на нем не было рясы.
– Откуда вам известно мое имя? – спросил он.
– Хозяин только что мне сказал, что ожидает ваше высокопреосвященство.
– Да, завтра или послезавтра.
– Нет, ваше высокопреосвященство, он ожидал вас сегодня вечером.
– Хозяин сказал, что ждет меня сегодня?
– Да, ваше высокопреосвященство.
– Ну так доложите обо мне, – приказал кардинал, сунув в руку Фрицу двойной луидор.
– Извольте следовать за мной, – сказал Фриц. Кардинал в знак согласия кивнул головой. Фриц быстрыми шагами пошел к двери в приемную, освещенную огромным двенадцатисвечовым бронзовым канделябром.
Изумленный кардинал, погруженный в задумчивость, шел за ним, – Милейший! – обратился он к лакею, останавливаясь перед дверью. – Тут, несомненно, какая-то ошибка. В этом случае мне не хотелось бы беспокоить графа. Не может быть, чтобы он меня ждал сегодня, он не знает, что я должен приехать.
– Вы в самом деле его высокопреосвященство де Роан, архиепископ Страсбургский? – спросил Фриц.
– Да, милейший.
– Значит, его сиятельство вас ожидает.
Фриц зажег одну за другой свечи еще двух канделябров, поклонился и вышел.
Кардинала охватило сильнейшее волнение. Он стал разглядывать мебель гостиной и дорогие картины.
Несколько минут спустя дверь распахнулась, на пороге стоял граф.
– Добрый вечер, ваше высокопреосвященство! – сказал он.
– Мне сказали, что вы меня ожидаете! – вскричал кардинал, не отвечая на приветствие. – Вы ждали меня сегодня? Это невероятно!
– Прошу меня простить, но я действительно вас ждал, – отвечал граф. – Может быть, ваше высокопреосвященство сомневается в том, что я говорю, потому что я оказываю вам недостойный прием. Но я всего несколько дней в Париже и еще не успел устроиться. Извините меня, ваше высокопреосвященство!
– Так вы меня ждали! Кто же вас предупредил?
– Вы сами, ваше высокопреосвященство.
– То есть, как?
– Вы приказали кучеру остановиться у ворот Сен-Дени, не так ли?
– Да.