– Вы, наверное, думаете, что разразится ураган, – с улыбкой сказал дофин.
– Я в этом уверена, совершенно уверена: я вся дрожу, взгляните!
Принцесса и в самом деле дрожала будто под действием электричества.
В эту минуту, словно для того, чтобы подтвердить ее предчувствия, яростный порыв ветра, предвещавший бурю, такой мощный, что способен был всколыхнуть море и снести горы, вызвал во дворце суету, тревогу, беготню.
Ветер срывал с ветвей листья, с деревьев – ветви; с пьедесталов падали статуи; бесконечно долгий ропот ста тысяч зрителей пробежал по садам, в галереях и коридорах дворца стоял вой – все это слилось в мрачную гармонию, никогда дотоле не поражавшую человеческий слух.
Вой сменился ужасающим грохотом: то разлетались на мелкие осколки стекла и со звоном сыпались на мрамор лестниц и на карнизы.
Из оконной задвижки порыв ветра вырвал неплотно притворенный ставень, и он стал хлопать по стене подобно гигантскому крылу ночной птицы.
Повсюду, где окна были отворены, во дворце погасли свечи и комнаты потонули во мраке.
Дофин пошел было к окну, чтобы закрыть ставень, но принцесса его удержала.
– Умоляю вас, – заговорила она, – не раскрывайте окно: если свечи погаснут, я умру от страха!
Дофин остановился.
Он успел отдернуть занавеску, и через окно стали видны темные вершины деревьев в парке, раскачивавшихся и с треском ломавшихся, словно рука невидимого великана встряхивала их стволы в кромешной темноте.
Все праздничные огни погасли.
На небе можно было различить накатывавшие одно на Другое и словно клубившиеся огромные черные облака.
Побледневший дофин продолжал стоять у окна, держась за задвижку. Принцесса рухнула на стул и глубоко вздохнула.
– Вы, должно быть, очень испугались? – спросил дофин.
– Да! Впрочем, я чувствую себя спокойнее, когда вы рядом. Ах, какая буря! Какая буря! Все огни погасли.
– Да, – согласился Людовик, – это зюйд-зюйд-вест – ветер, приносящий самые сильные ураганы. Если он не стихнет, не знаю уж, как будет производиться фейерверк…
– Для кого же стали бы его устраивать? В такую погоду ни единая душа не останется в парке.
– Вы не знаете французов! Они ждут фейерверка! Сегодняшний обещает быть восхитительным. Я знаком с проектом. Ну вот, видите, я не ошибся, вот и первые ракеты!
И действительно, в небо устремились предупредительные ракеты, напоминавшие длинных огненных змей. Однако в ту же минуту буря словно приняла этот залп за вызов: яркая молния расколола небосвод и прорезалась между красными огнями ракет, словно пытаясь затмить их своим голубоватым свечением.
– Это неуважение к Богу, когда человек пытается с ним бороться! – воскликнула принцесса.
Вслед за предупредительными ракетами почти тотчас же должен был начаться фейерверк: инженер чувствовал, что следовало поторопиться; он поднес огонь к первым ракетам, раздался оглушительный радостный крик.
Но между землею и небом и в самом деле, по-видимому, начиналась война, вероятно, права была эрцгерцогиня, когда говорила, что человек проявляет неуважение к Богу: разгневанная буря заглушила своим рокотанием радостные крики людей, с неба хлынули бесчисленные потоки и обрушились на землю.
Порывистый ветер погасил праздничное освещение, дождь залил огни фейерверка.
– Ах, какая жалость! – воскликнул дофин. – Фейерверк погас.
– Мне кажется, все во Франции гаснет с тех пор, как я сюда приехала, – с грустью заметила Мария-Антуанетта.
– Что вы говорите?
– Вы видели Версаль?
– Разумеется. Вам не нравится Версаль?
– Почему же нет? Версаль понравился бы мне, если бы сегодня он был таким, каким его оставил ваш прославленный предок Людовик Четырнадцатый. А в каком состоянии нашла его я? Повсюду мрак и запустение. Да, буря прекрасно сочетается с празднествами в мою честь! До какой степени вовремя разразился ураган, скрыв нищету дворца! А как хорошо, что спустилась ночь, окутывая поросшие травой аллеи, тинистых тритонов, высохшие бассейны и изуродованные статуи! Да, да, дуй, южный ветер; вой, буря; наплывайте, тучи! Скройте от всех странный прием, который Франция оказывает наследнице цезарей в тот самый день, когда она отдает свою руку будущему королю!
Смущенный дофин не знал, что ответить на упреки, а, главное, на ее мрачное возбуждение, так не свойственное его нраву. Дофин протяжно вздохнул.
– Я вас огорчаю, – заметила Мария-Антуанетта, – однако не думайте, что во мне говорит гордыня. Нет, нет! Она здесь ни при чем. Уж лучше бы я не видела веселого, тенистого, цветущего Трианона, где, к сожалению, гроза безжалостно гнет к земле деревья и возмущает водную гладь. Меня бы вполне удовлетворило это прелестное гнездышко! А развалины меня угнетают, они вызывают у меня отвращение, а тут еще этот страшный ураган!
Новый, еще более яростный порыв ветра потряс дворец. Принцесса в ужасе вскочила.
– О Боже! Скажите, что я в безопасности! Скажите! Я умираю от страха!
– Никакой опасности нет, успокойтесь. Версаль весь состоит из галерей и террас, он невысок и не может привлечь молнию. Если молнии суждено ударить над дворцом, удар скорее всего придется на часовню, потому что у нее островерхая крыша, или на малый дворец с его кровлей разной высоты. Вам, вероятно, известно, что электрический заряд притягивают высокие предметы, а плоские тела, напротив, отталкивают.
– Нет! – вскрикнула Мария-Антуанетта. – Не знаю! Не знаю!
Людовик взял эрцгерцогиню за трепещущую ледяную руку.
В тот же миг тусклая вспышка залила комнату мертвенно-бледным синеватым светом; Мария-Антуанетта закричала и оттолкнула дофина.
– Да что с вами? – спросил он.
– Вы показались мне при вспышке бледным, осунувшимся, окровавленным. Я приняла вас за привидение.
– Это отблеск серной вспышки, – проговорил принц, – и я могу вам объяснить…
Раздался ужасающий удар грома; его раскаты с нарастающим ревом достигли высшей точки, а затем постепенно затихли вдали. Удар грома положил конец научному объяснению, которое молодой человек хладнокровно давал своей юной супруге.
– Ну, ну, не волнуйтесь, прошу вас, – снова заговорил он после минутного молчания. – Давайте оставим эти страхи простому люду: физическое движение является одним из условий развития природы. Не стоит удивляться ему больше, чем спокойствию. Они одно другое сменяют: спокойствие бывает нарушено движением, движение вновь сменяется спокойствием. В конце концов это всего лишь гроза, а гроза – одно из наиболее естественных явлений природы, очень часто случающееся. Вот почему я не могу понять, что вас так пугает.
– Если бы гроза случилась в другое время, я бы, может быть, так не испугалась. Но в день нашей свадьбы?! Не кажется ли это вам одним из зловещих предзнаменований, преследующих меня с той минуты, как я оказалась во Франции?
– Что вы говорите?! – вскричал дофин, невольно охваченный суеверным ужасом. – Какие предзнаменования?
– Да, да! Ужасные! Кровавые!
– Расскажите мне о них, меня считают стойким и хладнокровным. А вдруг мне удастся развеять ваши страхи?
– Я провела первую ночь в Страсбурге: меня ввели в большую залу, зажгли факелы, и они осветили прямо передо мной обагренную кровью стену. Однако у меня хватило мужества подойти ближе и внимательнее рассмотреть то, что там было изображено. Стены залы были обтянуты гобеленом, представлявшим сцену избиения Невинных. Лица изображенных людей выражали отчаяние, в горящих глазах застыл смертельный ужас, то там, то здесь сверкали топоры и шпаги; слезы струились рекой, я будто слышала крики матерей; последние стоны рвались с этой пророческой стены; чем больше я ее разглядывала, тем больше она казалась мне живой. Объятая ужасом, я так и не заснула… Скажите, разве это не зловещее предзнаменование?
– Возможно, так могло показаться эллинке, но не принцессе наших дней.
– Наше время чревато несчастьями, – говаривала моя мать, – как небо, разгорающееся у нас над головами, переполнено серой, огнем и скорбью. Вот почему мне так страшно, вот почему в любом предзнаменовании мне чудится предостережение.